Внук кавалергарда

Витька машинально посмотрел в ту сторону, куда отошел художник, и в прямом смысле слова оцепенел: в окружении подруг через весь зал к нему шла незнакомка, прообраз «Девочки у фонтана». Босяк судорожно огляделся, но никого не было рядом, ошибки не было, она шла именно к нему. Босяк заволновался, он не знал, что ему делать…

— Здравствуйте! — с улыбкой сказала девочка, останавливаясь напротив Босяка.

Босяк сглотнул образовавшийся в горле спазм и не своим голосом ответил:

— Здравствуйте.

— Мои подруги: Анна и Галя, — представила она своих спутниц.

Босяк промолчал, но закивал головой.

— Мне Оксана Валерьевна сказала, что вы автор этой картины, — и она указала на «Девочку у фонтана».

С Босяка вдруг разом спала былая скованность, и он, себе на удивление, стал подробно рассказывать о картине.

— Я увидел ее во сне, — начал он, — затем увидел вас на остановке, и тогда сюжет окончательно созрел, вы, сами того не подозревая, стали моей счастливой звездой, — с откровенной улыбкой пояснил он.

— А мы с девочками все гадали: откуда лицо на картине имеет такое поразительное сходство с моим, оказывается, вон где собака зарыта, — и ямочки на ее лице задрожали в смехе.

— А вы давно рисуете?

— А как вас зовут? — вместо ответа поинтересовался Босяк.

Девочка весело протянула руку:

— Валя.

— Виктор Босяк, — галантно представился он и, не сдержавшись, прыснул.

— Это что, такое прозвище?

Босяка развеселил ее обескураживающий вид. Он дружески ухмыльнулся:

— Ну, почему сразу прозвище — это моя фамилия, не которые мальчишки из класса, правда, дразнят Голубем, это оттого, что я люблю голубей. Но фамилия моя Босяк. Хохляцкая, а точнее украинская, — с прежней веселостью поправился он. — Вся моя родня из Белой Церкви, из-под Киева, один наш род — отщепенцы, — с грустью пояснил он.

Они еще побродили по выставке, девчата скромно удалились, потом Босяк напросился проводить Валю до дома. Они шли не спеша по чистым и светлым улицам города, Босяк всю дорогу смешил Валю. За весь путь он узнал, что Валя живет вдвоем с матерью, старший брат служит офицером на корабле. Учится она в музыкальной школе по классу фортепиано и мечтает стать музыкантом.

— Я обязательно напишу ваш портрет на фоне фортепиано, — неожиданно оборвал разговор Босяк.

— Зачем? — удивилась Валя.

— Я так хочу, — скороговоркой и тоном, не терпящим возражений, ответил он, уходя мыслями в сюжет новой картины.

У самого подъезда Валя неожиданно предложила:

— Идемте ко мне в гости, мама будет очень рада, и давайте, в конце концов, перейдем на «ты», — сказала она.

Против того, чтобы перейти на «ты» Босяк ничего не имел, но, вспомнив, что под тесными кроссовками у него дырявые носки, отказался от предложения идти в гости. Объяснив это тем, что ему пора кормить голубей.

— В следующий раз, — пообещал он, помахав на прощание Вале рукой.

Гопники, что дежурили у моста на «Выселки», встретили его на углу дома.

— Кто к нам спешит-то, борзой хорек, — растопырив руки, ощерился Цветной.

— Знает кошка, чье мясо съела, — пробасил парень лет восемнадцати, самый рослый и самый патлатый из троицы.

Босяк краем глаза увидел, как третий из окруживших его, в кожаной фуражке, воровато нырнул ему за спину.

«Обложили, сволочи», — озираясь, мельком подумал Босяк.

— Щас мы тебе форс ретивый сбивать будем, — осклабился Цветной, щелкая лезвием выкидывающегося ножа. Он поднес нож к груди Босяка и хохотнул в лицо винным перегаром: — Че, очко жим-жим, а-а?

Босяк на секунду упустил из виду парня в кепке, когда тот неожиданно ударил его ногой в спину. Нож он не почувствовал, только под сердцем будто током ожгло.

Цветной отпрянул, выпучил глаза и, ловя ртом воздух, бестолково затряс перед своим лицом руками:

— Ты че, козел, ты че наделал? — истерично завизжал он.

— Да я думал, что ты, — оправдывающе лепетал парень в кепке.

Закричали две проходившие мимо женщины. Патлатый вдруг резко сорвался и побежал, Цветной отбросил окровавленный нож и пустился следом, за ним парень в кепке.

Босяк, зажав рану рукой, прошел несколько шагов и упал с побледневшим лицом, женщины все кричали надсадно и истерично. Сквозь крики Босяк едва расслышал игру на пианино. Кто-то на третьем или четвертом этаже самозабвенно играл «Полонез Огинского».

Он не видел и уже не слышал, как приехала машина скорой помощи и милиция, он не видел столпившихся у его изголовья людей, он только чувствовал, что поднимается в небо. Он видел вокруг себя своих голубей и видел с высоты полета маленькие коробки домов, муравьиную суету людей, ничтожно маленьких людей. Он уходил в небо.

Хоронили его ярким весенним днем. Было много народу и очень много солнца. А над кладбищем до самого вечера кружила пестрая голубиная стая. В лучах золотого солнца они были, как ангелы. Добрые ангелы.

«Постелите мне степь…»

То разуюсь, то обуюсь,

На себя в воде любуюсь,

— Брагу кушаю…

В. Высоцкий