Внук охотника

Мичил снова шел. Но теперь уже сам не знал куда. Со всех сторон, равнодушные и враждебные, высились поросшие лесом вершины. С деревьев, хотя дождь и прошел, на мальчика падали каскады брызг. Повсюду ручьи — обходить их надоело, переходил их вброд. Весь промок до нитки. Даже голенища сапог размякли и опали вниз, до щиколоток.

Набрел на заросли красной смородины, набрал в картуз переспелых, осыпающихся ягод — поел. Недозрелой брусники поел. Набил на зубах оскомину.

Совсем стало горько мальчишке. Впору — лечь и умереть. Но вдруг подумал: «А Владимир Лукич?.. Он ведь ждет, надеется. А потом… Не дождавшись, сам придет в отряд. Все бросят работу и кинутся искать пропавшего. Сколько времени, сколько дней потратят. А им каждый час так дорог. И вообще всем каждый день, каждый час так дорог. Наверное, и дедушка с бабушкой сейчас чаи не распивают да о внуке не судачат. Дедушка к охоте готовится. Ему нынче за пятерых охотников надо будет план выполнять. Все охотники помоложе сейчас на фронте. Где брат… Брат писал, что он снайпер. Семнадцать фашистов уложил. А если бы он сейчас узнал, что промокший, раскисший весь, как голенище сапога… Нет, нет, так нельзя».

И, как бы соглашаясь с парнем и ободряя его, вдруг выглянуло солнце. Хоть и низкое, клонившееся к западу, но теплое, радостное.

«Ок-сиэ![4] Обсушиться бы. Тогда бы опять — живи! Добыть бы огня».

Ему вспомнились рассказы деда, как в трудных ситуациях охотники добывают огонь. Вспомнилось еще, что в нагрудном кармане куртки лежит обрывок толстой хлопковой веревки, которую он хотел использовать как трут.

На стволе большого дерева срезал сухой грибок. Достал патроны — мало осталось: четыре жекана и три дробовых. Все-таки из одного патрона вынул пыж, а на его место забил грибок. Хотел выстрелить, но… подумал, пошел с ружьем в руках.

Из кустов с сильным шумом поднялась глухариная стая. Тяжелые птицы не улетели далеко — расселись по деревьям. Мичил подкрался поближе, положив ружье на сук лиственницы, прицелился в глухаря, сидевшего ближе других и удивленно вытягивавшего в его сторону шею. Медленно нажал курок, вкладывая в этот выстрел надежду, которой ни в какой иной никогда ранее не вкладывал. Выстрел прогремел звонко, глухарь комом свалился вниз. Мичил бросился было к добыче, но тут же увидел дымящийся грибок. Забыл про глухаря.

Бережно, словно махонького птенчика, подхватил грибок, выхватил из кармана хлопковую веревку, разлохмаченный конец ее приложил к тлеющему грибку и принялся сильно размахивать в воздухе. Веревка затлела. Тогда свободной рукой торопливо собрал кучку мелкого хвороста, содрал с ближайшей березы отставшую сухую бересту. Поднес ее к труту и осторожно подул. Береста затрещала, занялась пламенем и стала сворачиваться в трубочку. Мичил сунул ее под тонкие прутики. Опустившись на колени, принялся колдовать над огоньком, все стремившимся погаснуть, но под руками и дыханием Мичила разбегавшимся все шире и шире.

— Ура! Загорелось! Ура! — Парень отплясывал какой-то невероятный, с прыжками, с притопыванием, танец, дико кружился и сбрасывал с себя мокрую одежду. Потом, уже без приплясываний, но торопливо развесил перед костром одежду, сбегал за глухарем, принялся его ощипывать. Голый, весь в пуху, сидел он у костра, похожий на того первобытного человека, который еще не знал одежды, не умел строить жилищ и питался только тем, что посылала ему удача. Вот если бы увидели его сейчас одноклассники! Уж они бы и подивились, уж они бы и посмеялись над беднягой. Но Мичил сейчас не думал о том, как выглядит, он думал о том, что скоро вкусно и сытно поест. У костра склоняясь к огню, выстроились рожны с мясом глухаря. В лукошке из бересты… Да, да, было уже и лукошко. Мичил снял с толстой гладкоствольной березы большой кусок бересты, погрел его над костром и потом, при помощи ивовых прутиков, сделал сносное — в нем держалась вода — лукошко. И хотя эта посудина сморщилась, почернела, стала похожей на камеру волейбольного мяча, плохо надутую, но в ней кипела вода. А потому, что в лукошке плавала чага — гриб, растущий на березовых стволах, — вода становилась похожей на чай.

Очень сытно поужинал Мичил. Одежда вся высохла. И хотя со всех сторон опять надвигалась темнота, и хотя опять обступавшая парня тайга наполнялась зловещими шорохами, мрачными видениями, Мичила это уже не пугало. Он натаскал большие кучи хвороста, приготовил себе уютное место меж кострами. Он почувствовал вдруг, что не пропадет.

Когда человек в беде не растеряется, то его не оставит надежда, вера и даже радость. Мичил не растерялся. И хотя он не мог знать, что готовит ему завтрашний день, устраивался на ночлег очень спокойно.

ЗЕМЛЯНКА

Поднялся Мичил опять очень рано. Поел глухариного мяса. С сожалением смотрел на угасающие костры: знал, что огонь опять будет нужен, но как его возьмешь с собой? С горестным чувством принялся забрасывать кострища камнями — никакой опытный таежник не оставляет огонь непогашенным. Среди камней часто попадались осколки красноватых, синеватых кремней. Несколько из них Мичил отложил.