Внук Персея. Сын хромого Алкея

Комето знала, что отец посылал людей к Дельфийскому оракулу. Хотел узнать: дадут ли боги Крылу Народа основать династию? В былые времена телебои удивились бы такому поступку вождя. Сейчас они помалкивали, боясь нового Птерелая, помешанного на жгучей, как перец, идее: остаться в живых до появления новых сыновей. Телебои радовались, уходя в море без Крыла Народа. Рядом с ним теперь гибли чаще обычного. Смерть косила людей, бившихся с вождем бок о бок, словно говоря остальным: бегите, глупцы! Среди тафийцев зрел мятеж. Но до открытого бунта пока не доходило — пираты боялись Птерелая больше чужих копий и мечей. Когда он брал на ложе замужних женщин, мужья делали вид, что ослепли. Старики шептались, что Крыло Народа напоминает им великого Персея — Убийца Горгоны тоже внушал окружающим запредельный страх.

— Пифия велела передать: «Пенным Братством будет править тот, у кого трещит скорлупа!»

— Что это значит?

— Что пифиям нельзя верить. Что у пифий вместо разума — дым горящего лавра. Если понадобится, я расколю столько яиц, что из их скорлупы сложат новый Олимп. Но править морской пеной будет мое потомство. Это так же верно, как и то, что глубинами моря правит мой дед, могучий Посейдон.

И, обернувшись к дочери:

— Готовься. Скоро этот придет за мной.

— Амфитрион? Нет, не придет.

— С лисой покончено. У него осталась единственная клятва.

— Ты убьешь его?

— Разумеется. Или ты хочешь, чтобы он убил меня? Я пощадил отца. Я бы пощадил и сына, не разбрасывайся он пустыми клятвами. Проклятье! Я бы вознес его к небесам. Осыпал золотом. И что же? В лучшем случае я подарю ему легкую смерть.

— Он не придет. У Фив нет выхода к морю. У Фив нет флота. Как ему прийти? По воде, как по суше? В одиночку?!

— Он три года бродил по Пелопоннесу. Зачем?

— Искал очищения.

— И только? — мрачно улыбнулся Птерелай.

Эписодий шестой

Разве само изречение не постыдно? «Живи неприметно». Словно гробокопатель? Неужто жить — это настолько позорно, что мы должны друг от друга скрываться?

Плутарх Херонейский, «Хорошо ли изречение: «Живи неприметно»?»

1

— Не ходи, — просит Алкмена. — Не ходи на войну.

— Надо, — отвечает он. — Ты сама знаешь, что надо.

— Не ходи…

Рабыня-эфиопка расчесывает Алкмене волосы. Гребень серебряный, тонкой работы. Между зубьев — ямки для благовоний. В покоях пахнет мятой и миртом. Так сбрызгивают ловушки, вспоминает Амфитрион. И улыбается: ловушки больше не нужны.

— Я еще не на войну, — говорит он. — Я к Креонту.

Алкмена вздыхает:

— Это значит, на войну. Кому ты лжешь?

Он молчит.

— Мой отец простит. Он вернет тебе клятву. В царстве мертвых нет памяти, там легко прощать. Мой отец простит тебя, и все будет хорошо.

Я не прощу, молчит он. Я не отдам клятвы.

Рабыня вдевает серьги в уши госпожи. Серьги трехглазые, в виде тутовых ягод. Лоб Алкмены обвивает шнур с золотыми нитями. Рабыня завязывает шнур и начинает делать госпоже прическу. Волосы разделяются на мелкие пряди. Пряди заплетаются в косички. Косы собираются в узел на затылке. Очень сложно. Очень важно. Рухни небо — рабыня и глазом не моргнет.

— Ну и что? — говорит Алкмена. — Проживем и без детей.

Ты быстро привыкла к роскоши, думает он, любуясь женой. Нет, не так: ты быстро вспомнила, что такое роскошь. Боги, даруйте ей долгую и счастливую жизнь! Она достаточно вынесла. Амфитрион знает: в сердце ухоженной, душистой Алкмены прячется верная спутница, без ропота вынесшая три года скитаний. Если понадобится, она снова отправится в путь. В дождь, в сушь, по разбитым дорогам. Боги, сделайте так, чтобы не понадобилось!

— Возьмешь Елену, — Алкмена кивает на эфиопку. Рабыню стали звать Еленой с тех пор, как никто в Фивах не сумел произнести ее настоящее имя. — Она красивая. Или кого-нибудь еще. Из свободных. Они родят тебе сыновей. Я приму мальчиков, как родных.

Рабыня смеется. Изгибается всем пышным, цветущим телом. Елене весело. Елена готова хоть сейчас. А что мальчики выйдут смуглые, с вывернутыми губами — это ничего. Эфиопка знает: у господина бабушка — из Людей-с-Обожженным-Лицом[82]. Госпожа рассказывала. Господин свой, от него пойдут хорошие дети.

— Я клялся дедом, — напоминает Амфитрион. — Памятью моего деда.

— В царстве мертвых нет памяти, — повторяет Алкмена.

— Только не у моего деда. Он ничего не забыл. И ничего не простит.

— Даже тебе, любимому внуку?

— Мне — в первую очередь.

— Ну и пусть. Не ходи на войну.

— Ты родишь мне сыновей, — говорит он. — Близнецов.

И выходит во двор.

У ворот сидит Аркесий, сын Кефала. Юноша прутиком чертит в пыли, у себя под ногами. Подойдя ближе, Амфитрион узнает: край пористого сыра — западное побережье Акарнании. Пятно от масла — Левкада. Южнее в море плавает недоеденная куропатка и птенец с собачьей головой — Тафос и Итака. Между птенцом и куропаткой — пролитое вино. Кончик прута завис над проливом.

— Сколько? — спрашивает Аркесий.