Внук Цезаря

— На шее которой, — продолжал Павел, — мною обнаружен ошейник, каковой доставлен на заставу, — Павел протянул начальнику ошейник, — и в каковом, по-моему, что-то зашито, — выпалил он и, тяжело дыша, замолк.

Начальник шагнул к окну, низко нагнулся над ошейником. Перочинным ножом он осторожно разрезал его. Из ошейника вывалились две тонкие бумажки.

Бумажки слиплись, пробитые двумя дырками.

Начальник вопросительно взглянул на Павла.

— Следы зубов Юкона. Он его в шею, — шепнул Павел.

Начальник расправил и разложил на подоконнике большую бумагу. Она оказалась трехверстной картой пограничной полосы, отпечатанной на тонком пергаменте. Жирной линией на ней были обведены два участка.

На одном стояла только цифра «No 5».

Второй был покрыт какими-то знаками.

По линии границы шла надпись, написанная широким, размашистым, каллиграфическим почерком: «Линия границы».

Начальник развернул вторую бумажку и прочел ее.

— Ах ты, сволочь! — пробормотал он тихо. Держа бумажки в руке, он раскрыл дверь в свою комнату.

Задержанный сидел в той же позе. Он съел весь хлеб, с крестьянской аккуратностью собрал со стола крошки на ладонь и высыпал их в рот.

Начальник молча смотрел на него. Лицо начальника напряженно и сурово. Он внимательно следил за каждым движением задержанного.

Задержанный взял кружку, поднес ко рту.

— Аркадий Андреевич Воскресенский! — неожиданно резко сказал начальник.

Задержанный вскочил, кружка опрокинулась, горячий чай вылился ему на колени. Кружка покатилась по полу.

Задержанный нагнулся, казалось, чтобы поднять кружку, и вдруг бросился к окну.

Начальник стоял совершенно неподвижно, широко расставив ноги и не сводя глаз с задержанного. За окном, так же расставив ноги и так же неподвижно, стоял часовой с винтовкой.

Задержанный выпрямился.

— Сдаюсь, — сказал он тихо. — Что с моей собакой?

В нем сразу произошла разительная перемена. По существу ничего не изменились. Та же одежда, та же борода, волосы, глаза. Только еле заметно опустились углы губ да левая бровь приподнялась чуть-чуть вверх.

Но перед начальником стоял не простой, придурковатый, несчастный и зашибленный мужичонка, а офицер, вылощенный, жесткий и гибкий. Потрепанная одежда, такая подходящая Никифору Семеновичу Смирнову, сейчас казалась нелепым маскарадным костюмом.

Начальник прошел к столу.

— Как неосторожно, господин ротмистр, доверять собаке такие важные бумаги, — сказал он. — Какая неосмотрительность! Собака ваша, к сожалению, погибла. Ее поймала наша собака.

Задержанный сел, прямой, несгибающийся. Руки зябко засунул в карманы тужурки. Он держится спокойно. Только слегка кривит рот, как от сильной боли. Говорит отрывисто:

— Собаку жалко. Замечательная была собака. Я получил ее из Брюсселя.

На внутренней стороне ошейника была надпись: «Ганнибал — от Норы и Гектора. Брюссель, М. О.»

— Я играл наверняка, начальник. Когда вы окружили меня, я надел на Ганнибала ошейник и пустил его за границу. Все бумаги я зашил в ошейник заранее. В Ганнибале я был уверен абсолютно. У вас дьяволы-люди и дьяволы-собаки, начальник.

Начальник разложил на столе карту из ошейника.

Задержанный поднял руку.

— Дайте папиросу, пожалуйста. Очень хочется курить.

Начальник протянул ему портсигар.

Зазвонил телефон. Начальник взял трубку.

— У аппарата начальник заставы 12, — сказал он. — Товарищ комендант? Да. Задержанный нарушитель опознан. (Он долго молчит. Комендант дает какие-то распоряжения.) Нет, не один. Думаю — второго ждать надо. Нет, не говорит пока. Но скажет. Все скажет. Уполномоченный уже выехал? Хорошо. Слушаюсь. Есть, товарищ комендант.

Глава восемнадцатая ПИСЬМО ВТОРОЕ