Внуки

— С червями? — она весело рассмеялась. — Да ничего не сделала. Очистила рану, и все. Конечно, перевязала. Раненый даже сохранит руку. Кость задета не сильно.

Вальтер взглянул на ее руки. Это были маленькие изящные руки с тонкими пальцами.

Принесли письма, дневники и другие документы, найденные у мертвецов. Целую груду. Вальтер начал их просматривать, и Нина помогала ему.

В этом ворохе нашлось немало писем, поражавших своей глупостью и тупостью. Некоторые явно были написаны какими-то выродками, бестиями. Отец, например, наказывал сыну убивать возможно больше русских, не стесняясь средствами. «Тут совеститься не приходится, народ этот надо стереть с лица земли», — учил папаша.

Но были и другого рода письма, в которых немецкие жены и матери изливали всю свою муку, все свое отчаяние.

Невольно посмеялись Вальтер и Нина над письмом одной молодой женщины из Гамбурга, которая прямо и недвусмысленно писала мужу, пробывшему на фронте двадцать месяцев без отпуска, что когда она думает о своей жизни, ее прямо-таки бешенство охватывает: она уже и сама не знает, замужем она или не замужем, и вскоре вообще забудет, что такое жизнь замужней женщины. Потом она сообщала, что Гейни Гольц тоже призван.

«Парнишке еще и восемнадцати не исполнилось, и в воскресенье, накануне призыва, его выгнали из кино, так как шел фильм, на который не допускаются дети и подростки».

Среди бумаг, найденных у мертвецов, были прощальные письма и завещания, нередко составленные с чисто немецкой аккуратностью и педантизмом. Имущество, зачастую весьма жалкое, завещалось вплоть до последнего носового платка наследникам, и все было расписано по статьям и параграфам. Одно такое завещание особенно тронуло Нину, и она прочла его вслух:

— «В случае моей смерти, которая не сегодня-завтра настигнет меня, объявляю свою последнюю волю: 1) Моя невеста Люси Б., проживающая в данное время в Берлине, вводится во владение всем моим имуществом. 2) Ей же я завещаю сбережения, находящиеся на текущем счету в сберегательной кассе города Берлина (район Шенеберг, Старая Ратуша). Сим завещанием назначаю свою невесту моей единственной наследницей. Деньги должны быть выплачены ей в день ее свадьбы: я не хочу, чтобы из-за меня жизнь ее была исковеркана. Война помешала нашему окончательному соединению. Но я невыразимо благодарен своей невесте. Я прошу рассматривать эту мою волю как знак того, что я любил мою Люси превыше всего. Жизнь пойдет своим чередом, и пусть этот дар послужит моей невесте фундаментом для новой жизни, которую она должна начать. Прошу соблюсти мою последнюю волю. — Под Сталинградом, 24 декабря 1942 г.»

Нина подняла глаза. Она смотрела куда-то в пространство, мимо Вальтера Брентена.

— Если подумать… — Нина не договорила и прибавила: — И впрямь с ума можно сойти!

Наступил вечер. Орудия молчали. На горизонте вспыхивали осветительные ракеты — ослепительно белые, кроваво-красные, желтые и бледно-голубые; они походили на любопытные и нервные глаза огромного и страшного чудовища, которое притаилось где-то далеко за степными просторами, изогнувшись для прыжка. Временами падал пылающий дождь трассирующих пуль. И опять надолго все погружалось в темень и мертвую тишину.

Да, мертвая тишина; кругом лежали убитые, замерзшие, растерзанные гранатами, — порою в самых причудливых позах. Солдата, замерзшего, по-видимому, во время ночного дежурства, не оставили в покое и после смерти; он стоял, точно дорожный указатель, с вытянутой рукой у выхода из лощины. На замерзшей руке висела табличка с надписью: «Уборная». Глаза у трупа, светлые, как чистая вода, были широко раскрыты. Он стоял прямой и неподвижный, точно на параде, упершись пустым взглядом в одну точку. «За фюрера, народ и отечество», — так, вероятно, и о нем напишут в газетах.

III