Внуки

Ответ прозвучал гораздо тверже и решительнее, чем того ожидал сам Вальтер.

— В подвал его! — заорал эсэсовец.

IV

Дни ползли. Для Вальтера это была сплошная долгая ночь. Что такое свет, знает лишь тот, кто узнал тьму. Вальтер ее узнал — и понял, что до сих пор не отдавал должного свету. Ему не верилось, несмотря на отказ дать подпись, что его опять обрекут на темноту. Но он обещал товарищам не сдаваться и хотел сдержать обещание сполна.

Нет, он не сдался. Но ему было тяжело! Вальтер жалел самого себя, точно какое-то постороннее существо. Он все силился понять, почему гестаповцы так упорно добивались от него заявления, что он жив. Перебрал и продумал все возможности, но не нашел ни одной убедительной причины. Одно было ясно: на воле о нем не забыли. Товарищи борются вместе с ним и за него… О да, Тимм ничего не упустит, испробует все, что только в человеческих силах. Товарищи, конечно, узнали, что он жив, что за него нужно бороться. Надолго нацисты не могут ничего утаить, ничего. Сначала Вальтер еще задавался вопросом, какой нанес бы ущерб их общему делу, подпиши он такое заявление для печати. Но затем пришел к выводу, что, сидя здесь, в подземелье, ничего с уверенностью сказать нельзя. Так лучше уж не подписывать. Гестаповцы заинтересованы, чтобы он подписал, — этого одного достаточно.

Переносить темноту после мелькнувшей надежды на избавление было еще тяжелее. Сначала он боялся, что палачи придут и будут его пытать, замучают насмерть. Но никто не трогал его в этой черной могиле.

Мир его снова стал миром воспоминаний и мечты, мечты о будущем, дававшей силы переносить настоящее со всеми его муками. А оно было почти невыносимо. Неужели ему предстоит еще долгие месяцы прозябать в этом мраке? И выйдет ли он когда-нибудь отсюда? Надолго ли хватит у него сил?.. Или они уже кончились? Как ни старался Вальтер держать себя в руках, но все чаще наваливалась на него неуемная тоска, она хватала за сердце, подрывала волю, грызла нутро, стискивала глотку. Хорошо зная, как это губительно, он, однако, часами, днями в полной апатии лежал на полу камеры; мысли тяжело ворочались, и не было сил додумать их до конца.

К чему все его муки? Во имя социализма? Социализма в Германии? Это звучит, как сказка о далеком, далеком будущем.

Ах, если бы германский рабочий класс мог увидеть все величие своей исторической задачи, понять, какая опасность угрожает ему и всему народу. Варварство, истребление людей — или социализм, осмысленный порядок, человечность, мир; либо один путь, либо другой… Вальтер кричал в темноту, он убеждал, он заклинал, он молил:

— Опомнитесь! Окажите сопротивление! Восстаньте! И ни одна капля крови, ни одна слеза ваша не прольется напрасно!

Он ходил из угла в угол по камере и читал на память все, что мог вспомнить: «Тронулся лед на реках и в ручьях под теплым, живительным взором весны», «Закатись, прекрасное солнце, они не замечали тебя, они не знали тебя, священное», «Я меч, я пламя», «Я светил вам во тьме, а когда началась битва, дрался впереди всех, в первом ряду».

Вальтер декламировал стихи, изречения, эпиграммы, все, что осело в памяти. Потеряв нить, он не старался поймать ее и начинал говорить о другом, произносил вслух новую промелькнувшую мысль…

И день проходил за днем, и каждый новый день был новой ночью.

Однажды, в неурочный час, кто-то шумно затопал по лестнице подвала. Ведут еще одного заключенного? Или пришли за ним, Вальтером? Он поднялся и напряженно вслушался. Тяжелые шаги приближались. Он встал у стены в самом дальнем углу.

Камеру отперли. Включили свет. Вальтер узнал среди эсэсовцев, остановившихся на пороге, обершарфюрера. Тот подошел к нему вплотную. Внимательно поглядел на него. Вальтеру показалось, что в глазах эсэсовца мелькнуло нечто вроде сострадания.

— Вы готовы?

Вальтер кивнул, хотя и не знал, к чему приготовиться.

— Идемте!

Вальтер вышел из камеры вслед за ним.

Он поднялся вслед за обершарфюрером по лестнице и невольно прикрыл глаза рукой, защищаясь от света, проникавшего через окно в коридоре. Не останавливаясь у караулки, пошли дальше. Эсэсовец отпер третью от нее дверь. Вальтер стоял как во сне. Заключенные вскочили и стали навытяжку.

Он слышал, как чей-то голос выкрикнул:

— Смирно! Общая камера номер три! Сорок восемь человек!

— Вольно! Пополнение!

Эсэсовец повернулся и вышел из камеры, заперев за собой дверь. В коридоре он жестом приказал второму эсэсовцу уйти. А сам остался у дверей камеры, тихонько открыл глазок и заглянул внутрь.

Вальтер Брентен все еще стоял у порога и оглядывал, затенив глаза рукой, лица товарищей; среди них оказались знакомые.

Медленно подошел к нему Ганс Брунс, бывший руководитель северного района Санкт-Паули.

— Дружище Вальтер! — Ганс обнял его, погладил по плечу, по спине.

Эсэсовец осторожно прикрыл глазок и удалился на цыпочках.

V

Вальтер Брентен вздохнул с облегчением. Вот это жизнь!..