Внуки

Вальтер, откинув голову назад, посмотрел ему прямо в лицо. Холодные серые глаза, равнодушный взгляд, но очень красивые каштановые волосы, тщательно расчесанные на пробор, блестящие, вьющиеся.

— Что — к тому же?

— К тому же всем вам политическим — грош цена.

— Почему это?

— Да потому! Позволяете обращаться с собой, как со скотом; вас избивают до полусмерти, пытают… А вы что? Позволяете убивать себя, как телят, только и всего.

— А что мы должны, по-твоему, делать?

— Вы? Ну, здесь-то ничего путного не придумаешь, но ваши товарищи на воле…

— Они и делают кое-что.

— Ну уж! Дразнят нацистов, выводят надписи на стенах.

— А что бы ты предложил?

— Если говорить напрямик, то за каждого товарища, которого загубили нацисты, нужно укокошить одного из нацистов. Смерть за смерть! Вот тогда я скажу: почет вам и уважение! И нацисты очень скоро стали бы как шелковые.

«Провокатор! — подумал Вальтер. — Шпик. Берегись! Обдумывай каждое слово».

— Бороду твою надо бы снимать машинкой. Тут затупишь самую острую бритву.

Он все же взял в руки бритву и стал осторожно скрести щеку Вальтера. Было больно, и Вальтер несколько раз вздрогнул.

— Мне поручено передать тебе привет, — продолжал тюремный парикмахер, не прерывая работы.

— От кого?

— Да сиди спокойно, а то порежу!.. От твоих товарищей, конечно. Отец твой — тоже сидел.

— Да? Где он теперь?

— Тихо, тихо, приятель, сиди и слушай, я тебе все расскажу… Он лежал в больнице подследственной тюрьмы, но уже месяц назад выпущен на волю.

— На волю? Слава богу!

— Да. А товарищи твои — те, что в этой тюрьме, — просят передать, чтобы ты не сдавался. Если хочешь послать им весточку, я к твоим услугам.

— Нет, не надо.

— Да ты чего, приятель? Мне дано специальное поручение… Во всяком случае, ты жив.

— Как видишь.

— Это-то я могу сказать твоим товарищам?

— Можешь, — ответил Вальтер, улыбаясь.

— А еще что? Ведь тебе, конечно, хочется что-нибудь передать им?

— Нет!

— Ну, что же, воля твоя. Мне-то все равно. Поверни-ка голову. Бритва затупилась, чистое дерево! — Он снял с себя ремень, протянул один конец Вальтеру и стал править бритву.

Помолчали. Наконец Вальтер спросил:

— А ты здесь за что?

— Это не интересно.

— Почему же? Меня вот интересует.

— Кража со взломом. А состряпали убийство. Старуха-то и сейчас жива. Так что об убийстве не может быть и речи.

— Значит, упекли надолго?

— На семь лет. Четыре уже отбыл. Но если меня погонят потом в концлагерь, я повешусь. И конец. Это решено.

— Разве у тебя не первая судимость?

— Третья. И эти свиньи еще объявляют меня профессиональным преступником.

— Но пока тебя не беспокоят?

— Надеюсь, что и не будут. Я же не политический.

Вальтер потрогал свое гладкое, чисто выбритое лицо. Здорово похудел. Ему хотелось бы поглядеть на себя в зеркало. Какая худая шея… Но зато острижен, побрит! Он испытывал неописуемое блаженство. Не хватает только горячей ванны.

Парикмахер завернул свои инструменты.

— Что же передать твоим товарищам? — спросил он.

— Привет.

— И это все?

— Скажи им, что я никогда не сдамся.

— Я скажу им, что ты жив.

III

Вальтер стоял у письменного стола, перед хауптштурмфюрером, а тот положил ногу на ногу и, держа в зубах длинную сигарету, пускал ему дым в лицо. Рядом, в кресле, сидел грузный, совершенно лысый человек в штатском.

— Значит, в карцере твоя память не улучшилась? — спросил хауптштурмфюрер.

Вальтер молчал.

— Ты не вспомнил фамилии твоих сотрудников?

Вальтер молчал.

— Отвечай, будь так любезен.

— Я не мог вспомнить того, чего не знаю.

— Почему вы все время мигаете? — спросил человек в штатском.

— Я два с половиной месяца не видел дневного света.

— Ах, так!

— Это тебе не понравилось? Два с половиной месяца в потемках?

— Нет.

— Хочешь вернуться?

— Нет.

— Ну, так пораскинь мозгами. Может быть, что-нибудь и вспомнишь.

Вальтер смотрел на самодовольного эсэсовца и молчал.

— Все в твоих руках. Выбирай.

— Во всяком случае, вы живы, — сказал человек в штатском.

Вальтер повернулся к нему.

— Ты жив или не жив? — заорал на него хауптштурмфюрер.

— Жив.

— Я хотел бы получить от вас письменное подтверждение.

Человек в штатском вынул из какой-то папки лист бумаги, взглянул на Вальтера и прочел:

— «Удостоверяю собственноручной подписью, что я жив и все слухи, противоречащие этому, — злостная ложь. Гамбург, 29 августа 1933 г.» — Вот. Подпишитесь!

Что может это значить?.. Какой интерес гестаповцам сообщать, что он не умер? Для товарищей, конечно, важно было бы знать, что он еще жив. Что же за этим кроется?

— Так подпишите!

— Нет! Я не подпишу.

— Ты отказываешься подписать? — Хауптштурмфюрер вскинулся. — На каком основании?

— Завтра, может быть, я уже не буду жив.

— Ты считаешь, что мы на это способны?

— Все может случиться.

— Не мелите вздора, — опять вмешался человек в штатском. — Не ухудшайте свое положение.

— Если не подпишешь, вернешься в подвал. Само собой. Подумай хорошенько! Подписываешь?

— Нет!

— Идиот! Сам себя губишь!

Вальтер тяжело дышал. Он ужасно боялся подземелья и темноты. Он взглянул на хауптштурмфюрера, потом на человека в штатском.

— Слышите?! Ваше последнее слово!

— Нет!