Внуки королей

Когда мы входим к нему в квартиру, на нас набрасывается маленькая собачка, нахальная совсем не по-африкански. С перевязанной лапой, она хромает нам навстречу, описывая сложные кривые; несмотря на внешний протест против вторжения чужих, она уже полна ожидания и виляет хвостом-обрубком. Несколько дней назад, рассказывает Жак, Бобби попал на улице под машину — по-видимому, под одну из двух, имеющихся в Каесе!

На известково-белых стенах висят калебасы, расписанные пестрыми африканскими узорами. Женская фигурка из черного дерева смотрит на нас с жалкого шкафа, несколько книг лежит на полке. Возможно, у меня все было бы так же, если бы я был здесь учителем. Правда, стол качается, но это легко поправимо. Движения Жака быстры и темпераментны, так же как и его речь, которой он сопровождает свои действия.

— А это мадам Пфистер, — представляет свою жену француз.

Двадцатилетняя жена учителя-француза

Мы протягиваем руку юной африканке, которая без смущения, грациозно, как девочка, входит в комнату. Редко видел я такое черное лицо и еще ни разу не рисковал так внимательно смотреть на него — это бархат, черный одушевленный бархат. Совершенно правильные, чистые черты. Я испытываю легкое замешательство.

— Мы поженились только год назад, — говорит Жак, который стоит рядом.

— На каком языке ты говоришь? — спрашивает его жена звонким мелодичным голосом.

Было похоже, что птица запела по-французски.

— Смею надеяться, что на немецком, — отвечает Жак.

— По-немецки, — повторяет она и, нерешительно улыбаясь, обращается к нам: — Время от времени вы должны говорить мне словечко по-французски или Жаку придется переводить все, что вы говорите.

У нее большие серьги. На темном фоне кожи они светятся как золотые полумесяцы. Глупое выражение «глаза-звезды» приходит мне в голову: ее глаза действительно похожи на звезды. Мне может прийти в голову и еще что-нибудь более глупое, если я и дальше так буду ее рассматривать.

— Из какого она народа? — спрашиваю я тихо по-немецки.

— Арма — смешение сонгаев с марокканскими завоевателями XVI века. Это сложно.

— Я арма, — повторяет юная госпожа Пфистер.

Кажется, ей доставило удовольствие выудить из непонятных фраз своего мужа знакомое слово. Почему меня удивляет, что она двигается среди этих четырех стен, как у себя дома? Она и есть дома! Она ставит стаканы на стол, открывает холодильник, приносит фруктовый сок. Ее движения округлы и уверенны, шаги упруги и мягки. Солнечный свет играет на ее черных крепких руках. Африканка в полуобычной для меня обстановке — эта картина мне непривычна потому, что большинство ее сестер я сохраняю в памяти идущими по дороге, босыми, некоторых с обнаженной грудью, или толкущими просо в деревянных ступах, с калебасами на голове…

— Вы пьете сок со льдом? — спрашивает мадам.

Пока мы наполовину по-французски, наполовину по-немецки, часто веселой смесью обоих языков, рассказываем о нашем путешествии, в комнату входит с балкона молодой козленок. Он замирает на пороге.

— Эклер, Эклер, — подзывает его женщина.

В переводе это имя означает «молния». Козленок хорошо понимает его и отвечает нежным блеянием. На столе в чаше стоят плоды манго. Фрукты быстро убирают.

— Ничего нельзя уберечь от этого парня. О, вы даже не имеете — как это говорится по-немецки — представления.

Вместо манго мадам протягивает козленку окурок сигареты. Шутка заходит довольно далеко.

— Другой стороной, — говорит Жак.

Да, так. Получив окурок с обгорелой стороны, козленок съедает его без раздумья и просит еще. Наш смех пугает его.

— Выставь его, — говорит Жак, — такая скотина не имеет права находиться здесь при взрослых, разумных людях… — Он смеется и сам выталкивает козленка за балконную дверь. — Можно, — спрашивает он затем у своей жены, — я расскажу о нашей свадьбе?

Она отвечает:

— Это не секрет.

— Вы курите? — Жак протягивает нам черные французские сигареты.

Он был учителем в Мопти, городе, расположенном у слияния рек Бани и Нигера. Там-то он и познакомился со своей будущей женой, в доме ее отца, состоятельного торговца рыбой. Он часто ходил туда, хотя стало уже заметно, что ходит он не к почтенному старику, который даже не мог свободно говорить по-французски, а к его юной дочери. Он не успокоился и тогда, когда узнал, что девушка уже просватана и часть приданого находится в руках ее родителей. По обычаям страны жених платит приданое родителям. А жених был богатый купец, как и сам старик. Ни у кого в Мали нет столько денег, как у торговцев города Мопти.

Но молодая девушка, которая часто встречалась с белокурым французским учителем, приняла решение в его пользу. Никто ее не принуждал, отец посчитался с желанием дочери. Жениху нисколько не помогло обещание отослать свою первую жену, если дочь купца захочет войти в его дом. Он был уже женат, но клялся, что новая жена будет для него единственной. Дочь торговца рыбой знала о жизни мало, но одно она знала хорошо — страх: обещание могло быть дано, но в один прекрасный день могло быть и нарушено.