Внутреннее и внешнее

Я ещё не успел осмотреть все комнаты моего нового стильного дома, как она взяла меня за руку, – от её прикосновения я чуть ли не поплыл – и мы вышли через заднюю дверь. Она рассказала, что здесь каждое утро происходят захватывающие дыхание восходы солнца. Мы стояли на террасе и смотрели на океан, допивая кофе. Мы чувствовали холод утреннего ветра, колыхавшего прибрежные деревья и волны. Огромная ширь неба простиралась от ледяной лазури до ванильной воды, от поверхности которой тёплые лучи солнца отражались и горячо падали на моё каменное сердце. Я любил моменты, когда что-то могло разбудить чувство в моём сердце. Природа как союзник чувства, воюющего с разумом внутри, нравилась мне. Я не знал, о чём задумалась Аннет, но и её лицо было серьёзным, и она наслаждалась тишиной.

Я старался никогда не терять контроль над эмоциями, которые могли сбросить меня с пути жизни. Но тогда я ощутил что-то толкающее: мне необходимо было уходить на встречу, но какое-то чувство удерживало меня. Я спрашивал себя, не любовь ли это, так ярко воспеваемая в искусстве. Прошли первые взгляды, первые слова, первый восход солнца… Я сомневался и думал, что это могла быть влюблённость. Нет, нужно было закрыть сердце, не смотреть на неё, контролировать себя. Мне лучше было идти, но что-то происходило, и я был неподвижен; мы ничего не ждали, стоя вместе в тишине.

Её телефон зазвонил.

– Тоби, такси ждёт тебя. Увидимся позже.

Время было упущено, и без каких-либо записей и вступлений я отправился к главному редактору. Солнце поднималось выше, город потихоньку просыпался, люди в разгоне рабочего четверга заполняли улицы. Любой мог увидеть вертевшихся вокруг здания About The Sound журналистов из парка, где я спал прошлым вечером. Я поднялся наверх и увидел самый обыкновенный будний день, в котором люди крутились, добиваясь результата, в котором сильно нуждались. Они бегали туда, обратно; вверх, вниз по этажам; разговаривали друг с другом, находя общий язык или непримиримо ругаясь; передавали документы, смотрели на экраны своих ноутбуков. Словом, работа кипела, и в ней состояла реальная жизнь, в стремительный бег которой я тогда вовлекался. Дэйв Роф в круглых чёрных солнцезащитных очках с золотой оправой уже дожидался моего появления:

– Добрый день! Что ж, сделаем быстро: покажи вступление и отправляйся к Ниангу.

– Мне оно не нужно… Дэйв, можешь довериться мне? Я поговорю с Ниангом без шаблонов, по душам, и уже потом сделаю всё, как надо. Так будет лучше, я знаю себя! Позволь мне погрузиться в работу целиком.

В то утро Роф несколько преобразился: передо мной был активный, деловой лидер, неспособный устоять на месте.

– Без проблем! Послушай, делай, как знаешь, но соответствуй уровню. Надеюсь, у тебя всё получится. Мы все должны беспокоиться о музыке, не забывай об этом, – быстро проговаривал Дэйв, пока я улавливал его слова на фоне шелеста бумаг, телефонных звонков, горячих разговоров за дверью. – Отправляйся к нему и заставь его быть честным, но сам будь аккуратен. Он рыбка, ты рыбак, а твои вопросы – твои сети. В итоге я хочу видеть у себя на столе шикарно приготовленное блюдо. Это главное. Опять же, не волнуйся; делай то, что считаешь нужным, – на его столе зазвенел телефон, кто-то постучался; Роф помахал рукой, нахмурив брови, поднял трубку и, произнеся: «Позже!», положил её обратно, заканчивая свою речь, – я просто хочу убедиться, что ты, действительно, готов к работе.

– Я как никогда готов.

– Превосходно! Слушай и говори; никто не сделает этого лучше, чем ты, запомни мои слова. Итак, поехали! Обещаю, тебе понравится; вперёд!

Я покидал офис, когда из-за закрывавшейся двери он крикнул: «И помни, всё в твоих руках!» Я хотел спросить, зачем он поучает меня, но уже был половиной сознания на Южном Берегу, а также хотел спросить, зачем ему очки от солнца в помещении, но, думаю, он либо с глупой улыбкой ответил бы что-нибудь невнятное, либо уволил бы меня за странные вопросы.

И снова нужно было возвращаться на Южный Берег. Головная боль напомнила о себе. Я поймал такси.

Условия жизни и работы в таком месте были великолепными настолько, что я чувствовал какой-то нежданный конец всего. В чём была проблема? Всё шло хорошо, но мне казалось, что раздражение вот-вот нагрянет, что что-нибудь неприятное произойдёт; я не боялся потерять то, что приобрёл за последние дни, но не могли ведь неприятности позабыть о моём существовании? Но я старался отбрасывать подальше подобные мысли.

Когда я общался с людьми, моя широкая душа открывалась неправильно, как я полагал. Красивые мысли не умели выговариваться мною так, как того желал бы я сам, отчего я не смог влиться в общительный мир. Такое положение послужило ещё одной причиной, почему я решил стать писателем и излагать мысли на бумаге. Однако в молодости из-под моего пера выходило что-то, что не нравилось мне. День за днём я всё меньше понимал, что я хочу сказать, сообщить; я всё меньше узнавал самого себя.