Внутреннее задержание

               К следующему допросу нужно было подготовиться, и Зимин решил выписать из энциклопедии информацию о метареализме.

               «Метареализм напряженно ищет ту реальность, внутри которой метафора вновь может быть раскрыта лишь как метаморфоза, как подлинная взаимопричастность, а не условное подобие двух явлений. Метареализм — это не только «метафизический», но еще и «метафорический» реализм, то есть поэзия той реальности, которая спрятана внутри метафоры и объединяет разошедшиеся, казалось бы, значения — прямое и переносное».

               О какой метаморфозе говорила Нина? Какая метафора лучше всего подходит к описанию его существования на лунной станции? Важные вопросы, но Зимин понимал, что никто, кроме него самого, не сможет на них ответить так, чтобы он понял о себе что-то такое, что до сих пор оставалось скрыто. Не в метареализме ли скрывается объяснение его странным проблемам с зеркалами? Или в предстоящей метаморфозе?

               «Вот сброшу кокон и стану бабочкой!» — подумал он почему-то. Еще один сюжет для фантастического романа.

* * *

               И второй допрос не получился. Зимин приготовился отражать язвительные наскоки Чепалова, но тот был на удивление молчалив и выглядел усталым и равнодушным. Это было неожиданно. Зимин очень не любил пациентов, у которых от допроса к допросу меняется настроение. Если бы словесная перепалка продолжилась, ему было бы проще анализировать психику Чепалова.

               — Вам скучно? — спросил Зимин.

               — Можно и так сказать.

               — Вам безразлична собственная судьба?

               — Здесь? На Луне? Да.

               — Почему вы не хотите со мной говорить?

               — Не вижу смысла. Свой фантастический роман вы еще писать не начали. О чем говорить?

               — При чем здесь мой роман?

               — Вы мне не интересны.

               Непонятно, можно ли было рассматривать эти слова, как оскорбление должностного лица при исполнении? Нет, наверное. Контролер не должен вызывать интерес у пациента. Тем более, что Чепалов был прав. С романом было много непонятного.

               — Вы даже не знаете, о чем писать. О прошлом или о будущем, — сказал Чепалов, зевнув.

               — Я говорил. О прошлом.

               — Все так говорят, а потом пишут о будущем. Обычное дело.

               — Кто еще пишет?

               — Много вас таких.

               — Вы говорите о Нине Вернон?

               Голова Чепалова неожиданно дернулась, из глотки раздалось неприятное бульканье. Зимину показалось, что у него случился приступ неведомой болезни. Но вскоре выяснилось, что он нагло ржет. Самым непочтительным образом.

               — Ведите себя прилично!

               — Хорошо, — сказал Чепалов, вытирая выступившие слезы. — Я подумал, что вы меня специально насмешили, чтобы заставить признаться в несуществующих грехах. Но всему же есть предел!

               — Что же вас так насмешило?

               — Вы сказали, что Нина что-то там пишет. Давно не слышал ничего абсурднее и бессмысленнее. Понимаете, она так много знает о литературе, что самой ей писать уже противопоказано. Она может только цитировать.

               — Нина разбирается в литературе?

               — Больше, чем кто-либо на нашей станции.

               — И что она говорит о вашем тексте?

               — Каком тексте? — спросил Чепалов испугано.

               — Вчера вы спросили, не связан ли допрос с вашим текстом? Значит, он существует. Знает ли о нем Нина?

               — Ей мое сочинение не понравилось.

               — Вы написали фантастическое произведение?

               — Нет. Политический трактат.

               — О чем?

               — Прочитайте, он короткий.

               Чепалов достал из кармана комбинезона мятый листок бумаги.

О достойных жить в демократическом обществе

               Правоверный член общества обязан с раннего детства затвердить главный принцип цивилизованного общества. Какие бы неотвратимые катастрофы не преследовали его лично, какие бы напасти не настигали семью и близких людей, государство легко превозмогает эти досадные помехи и сбои в победоносном поступательном движении и продолжает жить сложной и непонятной для рядовых граждан внутреннею жизнью. В математике нечто подобное известно, как закон больших чисел. То, что обыватели со своей узкой точки зрения воспринимают, как провалы и неудачи, государственная машина упорно относит к своим достижениям. Объяснение блестяще в своей простоте — цели у этих двух противостоящих сил, как правило, не совпадают, более того, противоречат друг другу. С одной стороны, это вселяет рядовым членам общества определенный оптимизм, поскольку у них возникает призрачная надежда, что хотя бы ради достижения своей выгоды государственная машина рано или поздно обратит внимание на нужды людей и пойдет на некоторые полезные послабления. Можно сделать и пессимистический прогноз — если вдруг окажется, что интересы государства и населения, проживающего на принадлежащей государству территории, не совпадают, вступают в не допускающее компромисса противоречие, то это с неизбежностью приводит к отлову и плановому перевоспитанию излишне недовольных...