Внутренняя империя Юань

Ван Юань пришел в себя и с удивлением заметил, что смотрит на мир по-другому, иначе. До того как его избили в селении, ему казалось естественным стремление к Благодати. Теперь же он наблюдал некую тщетность усилий – добиваться чего бы то ни было; поиски внутренних состояний отошли на второй план, зато прибавилось мужества посмотреть правде в глаза. Возможно, боль побитого тела тому способствовала, но казалось, будто он перешагнул какую-то допустимую границу и смотрит в лицо демону мира. И при этом – выдерживает взгляд! Невероятно странное состояние. Определенно, его пугало само откровение – что, если вдруг окажется, зло поселилось в душе… Но именно такое положение расставляло все на свои места – порок обретается в каждом. А еще, он неожиданно понял, что готов к смерти… или просто ее презирает.

И Ван Юань поднялся, – отбросив от себя кружевной покров, он выбрался из развалин и, сплевывая запекшуюся кровь вместе с грязью, пошел напролом – прямиком к группе сидевших у костра бородатых мужчин с кинжалами наперевес. Видимо, выражение его лица говорило само за себя. Грозные мужи попятились и обратились в бегство. Только мечи засверкали в конце переулка. А оттуда уже выезжал в сопровождении князя и его нукеров хан Хулагу.

Всякой вещи есть определение и всякому явлению положен предел – в конечном счете (достаточно поработав тщеславию фараона), приходит время собрать сосуды и бежать из Египта; кто этого не сделает… – отымается у него даже то, что имел изначально.

Торжество происходило с традиционной пышностью, показной в том числе. Свадебные старухи строго следили за тем, чтобы соблюдалась последовательность давних обрядов, невзирая на то, что молодоженов венчал местный католикос, и по сути, этого было бы достаточно. Ван Юаню многое казалось излишне надуманным и странным, скорее похожим на суеверия, чем на необходимость. В монгольской степи тоже чтили традиции, но монголы относились к совету старух с известной долей иронии, во всем оставаясь хозяевами положения – хозяевами жизни. Здесь же бабушкины обряды довлели над мужественностью мужчин. Старухи, все как одна, страдали тщеславием и непременно желали "править бал", то бишь свадьбу, что сразу бросалось в глаза; тем более, Ван Юаню, уже потерпевшему от предрассудков. Местные же мужчины не обинуясь исполняли весь этот бред и принимали похвалы на свой счет – старухи таки знали свое дело – они беззастенчиво льстили самолюбию джигитов, и тем самым подчиняли их себе. В общем, все выглядело очень благопристойно. Да и какой мужчина не уважит свою мать? А то, что всему должна быть разумная мера как-то упускалось из виду.

"Возможно, они так привыкли жить и не замечают слащавой фальши", – подумал Ван Юань, глядя как одна из бабушек запихает внучку пахлаву в рот. "Кушай мой мальчик, кушай мой золотой".

А мальчик-то под два метра ростом, курчавой "золотой" бородой зарос по самые уши. И меч болтается… ниже колен.

Отсюда можно сделать вывод, что тщеславие взращивается экзальтированными женщинами, потакающими скрытым вожделениям уважающих себя мужчин. Заведется одна такая у тебя под рукой и пустит под откос дело всей твоей жизни – выстроит отношения так, что поневоле придется пользоваться ее услугами. А привыкший к постоянному вниманию и обожанию муж, вряд ли сумеет разорвать узы "брака". Кто же по своей воле отказывается от добра? Этим умело пользуется враг рода человеческого, посылая в мужские монастыри сподвижниц, сестер, или жен-мироносиц – как не назови, а в итоге, тщеславие, взращенное до Небес.

Свадьба продолжалась. Ван Юань сидел по левую руку хана Хулагу, своей левой рукой сжимая меч под столом. По правую руку от хана находился князь местных гор и молодожены – его сын с невестой, которая действительно была красивой как утренняя звезда. Не удивительно, что родное селение никак не желало расставаться с этой жемчужиной. Что станется с миром, если из него уйдет красота? И сколько еще достойных мужей споткнется об этот высокий порог?

Приезжали именитые гости, привозили богатые дары, говорили хвалебные речи. Отменное вино лилось рекой – снова ходил по кругу "рог изобилия" весь в золоте и серебре, из такого и выпить не грех. У хана Хулагу глаз уже был сизым как перья коршуна, Ван Юаню пришлось идти на хитрость: как только полный рог попадал в его руки, он тут же со всем уважением передавал его хану или князю, – в хмелю терялась последовательность событий… а раз тебя уважают, нужно не ударить лицом в грязь, принять вызов с достоинством и честью. Таким образом между князем и ханом сложилось своеобразное соревнование, чему способствовало всеобщее громкое восхищение заслугами того и другого. "Они действительно малохольные" – думал про себя Ван Юань, подыгрывая лести. "В степи багатуры тоже любят выставлять себя напоказ, но не до такой же степени…"