Внутренняя красота

Проблемы со здоровьем у меня обнаружили лет в пять. После этого начались невероятно весёлые похождения по врачам. Они крутили в руках мои ступни, кололи в них иглами, стучали молотком по коленке. Часть моих мышц и нервных окончаний попросту не слушалась меня, и я не знала, почему так происходит. Врачи задавали море странных вопросов, а я, в силу возраста, не могла дать конструктивный ответ. Впоследствии именно общение в больнице научило меня излагать мысли чётко и по делу. Одно неверное высказывание – и привет, новые обследования, болезненные и бесполезные.

Чуть позже меня осенила догадка, что когда я передвигаюсь внутри комнаты небольшими, плавными, чуть прыгучими шажками, то моя расхристанная походка выглядит вполне сносно – словно палец ушибла. Но когда я шла по улице, особенно уставшая после утренних процедур в больнице и семи уроков в школе, я шаталась точь-в-точь как загримированный Квазимодо из популярного мюзикла.

Врачи не знали, что со мной не так. Но, боясь неприятностей, они придумывали мне длинные запутанные диагнозы, написанные на три строчки непонятным врачебным почерком.

– Частичный церебральный парапарез, – читала я, нахмурившись. – А что это?

Врач объяснял, что это лишь предположение и на самом деле у меня, скорее всего, нечто иное. Поэтому нужно пройти новое обследование и исключить возможные варианты. Иногда они и вовсе хитрили. Не желая брать на себя ответственность, доктора переписывали диагнозы друг у друга.

– Покажите мне заключение заведующей детской поликлиники в области, – просило очередное светило в сфере неврологии.

Это выглядело комично. Примерно с таким лицом Дашка говорила: «плиз, дай списать».

– Не покажу, – отвечала на это мать с раздражением. – Мне нужно ваше мнение. Вы что думаете о её диагнозе? Что с ней не так?

Десятки врачей строили множество догадок, исправно вписывая их в детскую историю болезней. Тетрадка пухла, как на дрожжах, и к очередной годичной комиссии наполнялась всё более душераздирающими подробностями.

– Пять невропатологов предполагают, что у девочки защемление седалищного нерва.

– Хирурги настаивают на грыже в позвоночнике.

– Всё же тут ДЦП.

– А Наталья Ивановна пишет, что проблема в шейном отделе.

– Мамочка, вы не замечали эээ… поведенческих странностей у вашей девочки?

– Что вы имеете в виду? – мать не поняла, к чему клонит эта тётя.

А я сразу поняла. И рефлекторно сжала кулаки от злости.

– Вы делали томографию головного мозга? Сусанна Валерьевна считает, что у вашей дочери проблемы с мозгом…

– Это у Сусанны Валерьевны проблемы с мозгом! – не выдержала я.

Стоять перед толпой народа почти голышом и слушать про то, что ты умственно отсталая, было оскорбительно.

– Уля! – мать одёрнула меня.

– Я не умственно отсталая! – рявкнула я. – У меня лучшая успеваемость в классе. И заключение от психиатра тоже имеется. Можете посмотреть в папке.

«Хотя он сам был не совсем нормальный», – подумала я, вспомнив весёленького дядьку, который сначала пел песню, а потом резко прекратил, посмотрел на меня с прищуром и спросил, сколько будет семью восемь.

– Пятьдесят шесть? – я не была уверенна в ответе из-за его странной реакции.

Ответ его удовлетворил. Психиатр дал мне заключение, что я абсолютно здорова, и отпустил с миром. Страшно подумать, что бы со мной случилось, не вызубри я таблицу умножения во втором классе.

Женщина-врач с тонкими накрашенными губами и бабеттой «прощай, молодость» смутилась и вернулась к бумагам.

– Так, пишем заключение, – сказала она. – Мамочка, пусть отвечает ваша дочь. Сама. Вы можете остаться.

– Можно я надену штаны?

– Пока нет. Тебя ещё посмотрит Геннадий Алексеевич.

– Прохладно, – я поджала под себя озябшую ногу.

– Потерпи немного, – процедила мать сквозь зубы.

Я с укором посмотрела на неё. Мать виновато опустила глаза. В помещении было очень холодно. Все взрослые были одеты в шерстяные свитера, пиджаки и зимние сапоги на меху, обёрнутые в уродливые голубые бахилы. Женщина с бабеттой накинула пальто поверх белого халата и принялась заполнять ворох документов, периодически спрашивая меня об адресе, возрасте и прочей шелухе.

– Дата рождения?

Я ответила.

– О, так у тебя сегодня день рождения? Поздравляю.

– Спасибо, – я нервно ёрзала на стуле, проклиная застрявшего где-то Геннадия Алексеевича.

Из плохо заклеенных старых окон дуло прямо в голую спину. Я всунула ледяные ноги в раскрытые сапоги.

– Мне нельзя болеть, – напомнила я матери.

После гриппа возникали осложнения, и я хромала сильнее, чем обычно.

– Пусть накинет свитер и носки, – материнская совесть всё же взяла верх над алчностью. – А когда доктор придёт, Ульяна их снимет.

– Мамочка, подождите, – другая женщина в больших очках, похожая на стрекозу, бросила на нас презрительный взгляд. – Медкомиссия работает столько, сколько нужно.

Геннадий Алексеевич явился через четверть часа, прощупал мой позвоночник и отправил нас подождать вне кабинета. Через полчаса мать получила заключение комиссии.

– Ура, я инвалид! А теперь валим отсюда. Ты обещала мне торт!

– Да не беги ты так, – цыкнула на меня мать. – Они же смотрят.