Внутренняя линия

В смутные дни марта семнадцатого года он прибыл в Петроград с рекомендательным письмом к начальнику российской контрразведки Михаилу Дмитриевичу Бонч-Бруевичу. Письмо было от генерала Алексеева, недавнего начальника штаба Верховного главнокомандующего. Окажись оно, как и документы на имя польского коммуниста Болеслава Орлинского, в руках большевиков в иных обстоятельствах — поставили бы Владимира Орлова к стенке и расстреляли по закону революционного времени. Но счастье было на стороне отважных. В суете, царившей первые месяцы в Петрограде, Михаил Дмитриевич отослал бывшего статского советника с новым рекомендательным письмом к своему брату — видному большевику. У того не было времени разбираться, и он отправил товарища Орлинского, как большого специалиста в области криминалистики, работать председателем Уголовно-следственной комиссии Петрограда.

Однажды, когда Болеслав Орлинский уже чувствовал себя вполне комфортно в новом кабинете, дверь широко распахнулась, и быстрым шагом вошел высокий худощавый мужчина с бородкой клинышком.

— Владимир, — вошедший энергично протянул руку, — рад тебя видеть. Во дворе заметил тебя мельком, решил проверить — не ошибся ли. Это прекрасно, что ты на нашей стороне.

Орлов, ни жив ни мертв, пожал руку. Перед ним стоял лично глава Всероссийской Чрезвычайной Комиссии, а заодно и знакомец по гимназии — Феликс Дзержинский. За спиной «железного» Феликса маячили фигуры чекистов с маузерами на боку.

«Сейчас он спросит, почему вдруг я превратился из Владимира Орлова в Болеслава Орлинского, и вся радость улетучится в один момент», — промелькнуло в голове статского советника.

Но этот нюанс отчего-то не заинтересовал пламенного наркома. При том, что всего несколько лет назад революционер Дзержинский и следователь прокуратуры Орлов уже встречались вот так же — через стол. В Варшаве, при весьма неприятной для Феликса ситуации. Впрочем, и тогда они не расстались врагами. Орлов понимал его мотивы и даже в чем-то сочувствовал. Последней фразой, сказанной в тот раз, была: «Надеюсь встретиться при совсем других обстоятельствах». Надежда оправдалась. Старое знакомство возобновилось, и теперь член Польской социал-демократической рабочей партии Орлинский, приезжая в Москву, останавливался в номере «железного» Феликса в «Национале», как у себя дома. И все же ему было неспокойно — он ощущал собачьим верхним чутьем, что рано или поздно революционный угар закончится, и новые товарищи без колебаний пустят его в расход. Он все чаще подумывал о том, что пора исчезнуть из Совдепии. Уехать, ну, скажем, в ту же Варшаву. Но уйти надо не пустым — нужны бумаги, сведения, архив, за который на Западе готовы будут заплатить.

— Болеслав Янович, — раздалось за спиной, — как вы распорядились, задержанного привели.

— Датчанина?

— Так точно.

— Пусть войдет.

Орлинский вернулся к столу, поправил малахитовое пресс-папье, достал из кармана френча золотое вечное перо и взял из стопки чистый лист бумаги.

Посетитель безо всякого стеснения прошел через кабинет и уселся на стул перед столом.

«Явный скандинав», — оценивая внешность невольного гостя, подумал Орлинский.

— Гутен таг, — поприветствовал вошедшего начальник Уголовно-следственной комиссии. — Прошу вас назвать ваше имя, адрес и цель прибытия в Ленинград.

— Нильс Кристенсен, — четко ответил скандинав. — Я датчанин, проживаю в Копенгагене. Мой адрес вряд ли вам чем-то поможет. В Россию прибыл по делам Красного Креста. Вот, пожалуйста.

— Красивый документ. — Орлинский углубился в чтение разложенного перед ним дела. — Вы говорите по-русски?

— Да, — спокойно ответил Кристенсен. — Я полиглот, знаю много языков.

— Мне известен смысл этого слова, — не отрываясь от кривоватых строк протокола, кивнул Орлинский. — Кристенсен… Кристенсен. Знакомая фамилия.

— Мой двоюродный дядя не так давно был главой совета министров Дании.

— А, ну конечно.

«Интересная фигура, — исподтишка разглядывая скандинава, думал Орлинский. — Такой, если захочет, легко может вывезти из страны хоть пуд бумаг. Надо его как-то подцепить. Судя по самоуверенному виду — аристократ, чистоплюй и просто так мараться с контрабандой не станет».

— Да-а… — откидываясь в кресле, протянул Орлов. — В пренеприятнейшую историю вы попали, герр Кристенсен. Вот заявление, написанное со слов гражданки Клавдии Суконкиной, шестнадцати лет. Что вы хотели принудить ее к развратным действиям и для того насильно потащили в подворотню. Гражданка Суконкина утверждает, что шедшие через проходной двор незнакомые ей мужчины попытались вступиться за нее, но вы, применяя японское жиу-жицу, нанесли двоим ее защитникам травмы. Кстати, довольно тяжелые.

— Это было не джиу-джицу, и вообще, все обстояло не так.