Внутренняя линия

Когда стало темнеть, и изнуренный за день обоз едва тащился, надеясь в темноте и относительной прохладе хоть немного восстановить угасающие силы, случилось самое жуткое.

Згурский увидел людей. Живых людей.

Должно быть, смерть, утомившись махать косой, села поблизости перевести дух, да о чем-то задумалась, позабыв об этих несчастных. Огромная масса живых мертвецов, еле волоча ноги, окружала царский обоз.

Настоящего оружия в руках этих обтянутых кожей скелетов почти не было, но у всякого были палки, камни, мотыги… Без промедления Згурский скомандовал остановиться и составить возы в круг, а стрельцам занять свои места у импровизированных бойниц.

За прошедшие месяцы его невеликий отряд уже столько раз выполнял этот маневр, что, казалось, мог даже не просыпаясь выполнить его наилучшим образом. Залп разорвал гнетущую тишину, в которой надвигались полумертвые от голода катайцы. Порою одного такого залпа было достаточно, чтобы заставить отступить воинственных джудженьских всадников. Здесь же — серые, пропыленные лица наступающих не выражали ничего. Они просто шли, переступая через упавших, как через сваленные бурей деревья. Второй, третий, четвертый залпы прогремели с тем же результатом. Наконец, катайцы дошли до возов, облепили их и полезли, кто как мог: под колесами, прямо на деревянную стену бортов, уснащенную легкими пушками — сороками. Те выплюнули в упор заряд картечи, но тщетно. Нападающих уже было не остановить.

Отбросив пищали, поредевший за месяцы похода отряд стрельцов и казаков начал орудовать саблями, бердышами, порой и вовсе засапожными ножами. Живые мертвецы падали наземь один за другим, практически не оказывая сопротивления, но толпа не останавливалась. Федору казалось, что сквозь надвигающиеся сумерки он видит радость на лицах мертвецов. Он и сам рубился с неистовой яростью. В его жизни было немало сражений и бесчисленное множество мелких стычек, но ни в одной он не испытывал такого.

Возы были уже липкими от крови, а земля у колес получила долгожданную влагу. В прежние дни Францишек Згурский не зря имел славу первой сабли Речи Посполитой, но здесь его искусство было ни к чему. Воевода понимал, что когда-то он устанет рубить, рука не поднимется. Когда-то неосторожным шагом поскользнется в красной луже под ногами, и толпа забьет, затопчет его, даже не заметив. Он чувствовал, что рука уже начинает наливаться тяжестью. Сквозь зубы он поминал матку боску ченстоховску, умоляя ее и всех святых положить конец этому безумию.

Потемневший уже горизонт вдруг расцвел огненной зарей. Сбрасывая с воза очередное разрубленное тело, Згурский увидел всадника. В богатом доспехе, на огромном, неестественно светящемся коне он стоял недвижимо за обезумевшей лавиной нападавших. Згурский готов был поклясться, что еще мгновение назад всадника вблизи не было.

Появление нового действующего лица заметил не только он.

— Лун Ван, — прошелестело среди нападавших. — Лун Ван!

Слова эти, в первый миг произнесенные шепотом, перешли в крик то ли ужаса, то ли восторга. Толпа отпрянула от возов и замерла коленопреклоненно, не замечая стонов раненых. Всадник направил коня к импровизированному вагенбургу.

— Приветствую тебя, молодой дракон, — услышал Згурский, недоуменно сознавая, что тот говорите ним по-польски. — Я рад, что ты наконец пришел в землю предков.

Май 1924

В давние времена, когда французские короли перестали носиться по своим землям, верша суд и насаждая власть оружною рукой, столичный квартал Марэ, расположенный неподалеку от неприступных стен Лувра, целиком принадлежал рыцарскому ордену тамплиеров. Те осушили подаренные государем болота и воздвигли огромное величественное аббатство Тампль. Впоследствии король Филипп Красивый, прозванный также Фальшивомонетчиком, освободил землю от прежних хозяев и снова отдал ее под застройку. Вероятно, самой последней тайной ордена стало то странное, но несомненное влияние, которое фигура проклятого короля оказала на будущую судьбу выросшего здесь квартала.

Долгое время близость к королевскому дворцу определяла его аристократический характер. Городские дворцы епископа Санлисского, герцога Бурбона, графа д'Арманьяка, особняк ближайшего сподвижника Генриха IV — великого организатора и артиллериста герцога Сюлли — жались здесь один к одному, смыкаясь оградами садов. Но когда невыносимый смрад парижских улиц заставил Людовика XIV перенести резиденцию в Версаль, аристократы потянулись вслед за ним, все реже навещая, а то и вовсе продавая свои особняки, и квартал тут же стал прибежищем воров и мошенников. Будто никого, кроме знати и тюремного сброда, в Париже вообще не было.

В годы Французской революции все здешние домушники, карманники и прочий малопочтенный люд в одночасье превратился в уважаемых граждан и принялся грабить особняки, сохранившие остатки былого великолепия. Одним из таких городских дворцов был «Отель д'Арманьяк».