Внутренняя линия

— Исключительно успешно. Как докладывает агент SR-77, ему удалось привлечь для покушения на Брусилова некоего прапорщика, живущего в Праге. Его фамилия Пепел. Бывший актер, человек эмоциональный, творческий, склонный к позе и широким жестам. Наш агент подвел его к мысли, что смерть Брусилова есть законный акт возмездия за кровь расстрелянных в Крыму офицеров. При помощи агентуры Коминтерна этого прапорщика-актера удалось провести на вокзал, переодев в форму путевого обходчика. Когда поезд остановился, и генерал вышел, Пепел выхватил пистолет и произвел два выстрела. Как и предполагалось, не попал. И в прежние-то времена этот артист неважно стрелял, а теперь от волнения… Третьим выстрелом его застрелил полицейский из наших. Во внутреннем кармане рабочей тужурки у горе-террориста лежала прощальная записка, в которой он черным по белому заявляет, что тайная организация «Белая ночь», в которой он состоит, вынесла приговор Брусилову и еще ряду «красных иуд» и будет преследовать и уничтожать их везде, где только возможно.

— Прекрасная работа, Феликс Эдмундович. Готов поспорить, что после такого фарса ни один русский не сможет подойти к Брусилову даже на расстояние пушечного выстрела. А мы, в свою очередь, заявим протест правительству Чехии, обвинив его в том, что оно не способно обеспечить безопасность великого героя и знаменитого полководца товарища Брусилова. И каким бы ни был ответ, смело можно рекомендовать Алексею Алексеевичу возвращаться на родину. Наши закадычные враги благополучно съели наживку, наступило время делать следующий ход.

Май 1924

Стук колес на рельсовых стыках утих. Татьяна Михайловна прислушалась и чуть приподняла край брезента, чтобы осмотреться. Сколько видел глаз, в небольшом отдалении от насыпи простирался лес. Поезд стоял, пыхтя, точно отдыхая после долгого бега. Прогретый брезент чуть спасал от дневного жара, но палившее совсем по-летнему солнце висело еще высоко и явно не скоро планировало уходить на покой.

— Наверное, пропускаем кого-нибудь, — прошептала Татьяна Михайловна, прячась обратно.

Лежать, зарывшись по уши в песок, было душно и неудобно, но, увы, ничего лучшего ситуация не предполагала.

— Мама, — не выдержала Ольга. — Скажи, что мы делаем? От кого и зачем мы убегаем? Ведь мы ничего плохого не сделали!

— Тише, еще услышит кто-нибудь! Вот поезд тронется, тогда.

— Я не хочу ждать! — сорвалась на крик девочка. — И ехать так не хочу! Мы же ничего не сделали! Никого не убили! А теперь прячемся, словно крысы!

— Ольга, как ты можешь!

Ее дочь всхлипнула:

— Мне плохо, я устала. Мамочка, что с того, что отец был генералом? Ты же говоришь, он во Франции воевал? Значит, наших не убивал! А я пионерка, я за власть рабочих и крестьян, за революцию. Надо просто сойти на станции, а там в управлении ГПУ рассказать, как дело было. Мы же ни в чем не виноваты. Ведь правда же! А дядя Петя — он страшный. Он все молчит-молчит, и глядит так, точно прощупывает. А той ночью двух человек застрелил и хоть бы сморгнул. Пока мы не убежали, я думала, он и нас прикончит. Он точно контрик.

— Ольга, не говори ерунды. Какой же он контрик. Он нас с тобой спасает — головы не жалеет. Из-за нас жизнь свою поломал. Варя Судакова ведь твоя подруга?

— Ну да.

— Вот и подумай. Теперь и она сирота. При живом отце Никому сказать о нём нельзя — самой не поздоровится. Совсем как мы с тобой…

Что-то тяжелое плюхнулось сверху на брезент.

— Ой! — взвизгнула девочка.

Татьяна Михайловна глубоко вздохнула, ожидая страшного.

— Вот вы где! — послышался голос. — А я чую — кто-то шушукается.

Тон Судакова казался насмешливым, но в нем отчетливо звучала тревога.

— Зря вы это, — бывший начальник милиции споро влез под брезент, — пока колеса не стучат, голоса вокруг слыхать. Хорошо, я пришел. А когда б охрана? Или не знаете, что на остановках бойцы дорожной милиции вдоль поезда ходят, чтоб граждане перевозимое имущество не раскрадывали? Ваша удача — тутошний охламон выйти поленился. А ежели вдруг что?

Вдали послышался нарастающий шум идущего поезда, гудок, товарняк взревел в ответ, и встречный состав прогрохотал мимо, обдавая платформы тяжелым едким дымом.

— Сейчас тронемся, — прошептал Судаков, и товарняк, словно ожидал его слов, ухнув, недовольно заскрежетал буферами и медленно двинулся с места.

— Петр Федорович, вы же думали ехать в Харьков! — удивилась Згурская.

— Ну, думал. Так склалось, что передумал.

— А почему вы такой… — Татьяна Михайловна невольно улыбнулась.

— Чумазый, что ли? Ну так, извольте понять, ежели оно в уголь забиться, то хошь не хошь — перемажешься. А ничего, у меня в вещмешке форма припрятана. Только б рожу да руки отмыть дочиста. Но то все такое, Татьяна Михайловна. Я ж не просто от скуки вас искал — у меня кой-какая новость имеется.

— Опять что-то плохое?