Внутренняя война

Расставание действует на них как катализатор. Отработав смену, Пакс не сидит со съемочной группой в кафе, а остается в отеле и читает пособие по техническому обслуживанию «Хонды 750 Four». Можно было бы отдать ее хорошему автомеханику, но Пакс интуитивно хочет все сделать сам. Он отправляет Эми по несколько СМС-ок и мейлов в день — она предупредила, что не любит долгих бесед по телефону. Он пишет открытки, чего с ним не случалось со времен Сары. Он выбирает изображения растений, цветов, но большинство из них аляповаты, как-то неправильно или неестественно освещены, а тут такое дивное солнце. Он решает вставать с рассветом и сам фотографирует оливковые рощи, алеппские сосны, первые цветы мимозы, и отсылает ей снимки до ухода на съемочную площадку. Его амбиции постепенно проясняются для него самого. Он хочет сделать ее счастливой. Он видел ее улыбку, но смех — не слышал никогда. Он хочет, чтобы она смеялась. Этого можно добиться только через Алексиса, и это будет — непременно. Одним ударом — разрубить два узла. И вот он витает в облаках, ничуть не сознавая циничной стороны своего плана: подарить любимой женщине излечение сына, который пострадал как раз по его вине. Он искренен. Ему жизненно необходимо верить, что нет ничего фатального, что любую ошибку можно исправить. А если сильно верить, то все получится, это его заклинание! Он звонит дочери, чтобы немного сдвинуть их ближайшую встречу: сейчас у него приоритет — восстановление «Хонды», и, улучив момент, наконец рассказывает про Эми и Алексиса. Слова бурным потоком льются в наушники изумленной Кассандры. Пакс описывает красоту Эми, ее грацию, особую ауру, пересказывает историю Алексиса, — это тот мальчик, на которого напали в прошлом году, избили до полусмерти, — ты помнишь, Кассандра? Прямо перед дикими терактами в Марселе и Лас-Вегасе. Кассандра не вставляет ни слова. Она потрясена: конечно, она помнит, в то время она поневоле примеряла все на себя, и бессмысленное насилие ужаснуло ее и вызвало внутренний протест, — что ж получается, кто угодно может взять и избить другого до смерти просто так или ради двадцати евро, какая разница? Нападение случилось в центре Парижа, средь бела дня и не где-нибудь на окраине, в неблагополучном районе, где ее ровесники каждый день пыряют друг друга ножом из-за косого взгляда или за пакет дури в одном из тех кварталов, называемых журналистами «зоной бесправия», которые кажутся другим миром, другой планетой, как зоны военных действий на Ближнем Востоке. Ее охватила тогда паника: неужели насилие ширится, как эпидемия, и нет ему противоядия, — вот оно уже переползло внутрь кольцевой дороги? Ее испуг отдавал чем-то постыдным. И вдруг она увидела себя в истинном свете: благополучная белая девушка, живущая в достатке и легкости, — словно бандитские разборки, нищета, невежество, отчаяние, бесправие, царящие в нескольких километрах от нее, именно к ней никакого отношения не имеют. Когда неделей позже тот псих из ИГИЛа зарезал двух девушек, она почувствовала себя еще более незащищенной, но никому не говорила о своих чувствах, стиснула зубы и только молила, чтобы все вошло в норму и чтобы паника отпустила ее. Она сконцентрировала внимание на учебе и на отце, который был все время как-то необычно взвинчен, и все понемногу наладилось, она вернулась к своей жизни благополучной белой девушки, как и два года назад, после серии терактов в столице. Но она еще помнит лицо Алексиса на первых полосах газет, его зеленые глаза, спутанные пряди каштановых волос. Она засыпает отца вопросами: он оправился или сохранились последствия, увечья? Следствие доведено до конца? Ей хочется услышать, что нападение осталось для юноши лишь жутким воспоминанием, которое послужит ему уроком и предостережением: все, что нас не убивает, делает сильнее, — мы повторяем это как заклинание; но нет, отрезвляет ее Пакс, ничто не доведено до конца, и раны не залечены. Она с восхищением выслушивает его план: мальчик снова должен оказаться в седле — во всех смыслах слова. Она-то думала, что карьера вытеснила у отца все прочие устремления, — и вдруг открывается, что он, оказывается, благородный и чуткий человек. Задержка фильма вызывает у него теперь лишь легкую досаду, а ведь еще несколько недель назад фильм Свеберга был для него вопросом жизни и смерти. Ей безумно приятно слышать, что он настроен так решительно, так готов к борьбе. В конце разговора она говорит: «Я так горжусь тобой, папа».