Внутренняя война

— Если колеса приличные, то ничего с ними не стало. Конечно, прежде чем заводить мотор, надо сначала залить по новой все жидкости. Бензин, антифриз, масло. При необходимости — сменить масляный фильтр, проверить свечи, аккумулятор, тормозные колодки, тормозную жидкость. И промыть воздушный фильтр. «Хонда-750» стоит того, чтобы о ней заботились как следует.

Эми смотрит на него в изумлении. Комментарии Пакса переносят ее в прошлое, в авторемонтную мастерскую, которая так притягивала ее бывшего мужа… С каким возбуждением он рассматривал последние модели, полученные родителями, как Алексис визжал от счастья, сидя на крепких коленях Сони… Эми боялась, что он свалится с мотоцикла, сломает себе что-нибудь, сердилась на мать, а та лишь смеялась и говорила, что за сорок лет езды на мотоцикле у нее не было ни единой аварии.

— У тебя что, есть мотоцикл? — спрашивает она Пакса.

— Теперь нет. Два украли. А последний был черный Virago 1100. Так что третий я решил не заводить. Но, честно говоря, все равно тоскую по реву мотора, скорости, адреналину.

Алексис улыбается. На краткий миг он перенесся вместе с Паксом в мир, недоступный другим.

— Живот уходит в ребра, ветер бьет по ушам, куртка вздувается пузырем, — бормочет он.

— Вот откуда желание стать пилотом, — говорит Пакс больше для себя, чем для других. — Вот, значит, что тебя привлекает. Рвануть вперед, оставить все позади. Уйти в отрыв.

Внезапно ему кажется, что он понял, расшифровал Алексиса. Истоки его желаний. Его мечты. Бездну отчаяния. Сколького он лишил мальчика. И тут же перед ним мелькает возможность другого пути. Может быть, Пакс потерпит неудачу, сломается, как неопытный пловец, который прыгает с вышки и разбивается о поверхность воды. Что ж, посмотрим.

— Я мог бы сесть за руль «Хонды». И прокатить тебя, если мама не против.

— Я, вообще-то, совершеннолетний, — возражает Алексис, не отвечая ни да, ни нет. — Сам могу решать.

— Здесь в округе масса пустых дорог. И лесных, и полевых, — в этом прелесть загородной жизни. Стоит отъехать в сторону от шоссе или вокзала, и ты оказываешься совершенно один. Ну, то есть вдвоем, если ты сядешь ко мне за спину.

Алексис поднимает очки, словно хочет лучше видеть. Ему кажется, он что-то упустил. Он проводит ладонью по волосам, для солидности, чтобы выиграть время, он сторожит реакцию матери. Он знает, чего она боится: он может попасть в аварию, потерять единственный здоровый глаз или что-то сломать, или даже вообще погибнуть. Его добровольное затворничество имеет хотя бы то преимущество, что Эми всегда знает, где ее сын — в безопасности, за бронированной дверью. Еще она знает, что в конце концов Алексису станет тесно в этой квартире. Они оба это понимают. Музыка, которую он сочиняет и слушает беспрестанно, только уводит его от реальности. Так или иначе, Алексис должен выйти, восстановить связь с наружным миром, или наступит конец.

Она кивает, грациозно склоняя голову, как умеет только она.

— Надо подумать, — говорит Эми.

Одним ударом

Наступает ночь, каждый ворочается в постели и не может заснуть. Все они словно идут по натянутой веревке, не видя противоположного конца: а вдруг она лопнет, а вдруг — провал?

Эми вспоминает, как она ошибалась в прошлом: уговаривала Алексиса поселиться в студии, а вышло так плохо. Она думала, что действует в его интересах, а создала условия для трагедии. И вот теперь, четырнадцать месяцев спустя, она снова задает направление его жизни. Может, это опять ошибочное решение? Ей мерещатся жуткие образы и звуки, искры искореженного металла, разбитая «Хонда», тело, падающее на асфальт, сирены полиции, бегущие санитары с носилками. Плохая мать. А вот грузовик, лежащий под откосом, запах грязи и крови, рыдания вдовы или сироты. Скверный человек. Она борется, пытается овладеть собой. Рука тянется к ящику тумбочки, где лежит упаковка скенана, — и опускается. Она думает о Паксе, о Макконахи: «проговорить свои страхи» — может быть, попробовать? Молодая женщина покидает кровать, встает перед зеркалом в темной деревянной раме, открывает рот; выполнить задуманное труднее, чем она воображала. Она выглядит и стыдно, и глупо, — но вот она проводит языком по губам и наконец выговаривает:

— Это не предчувствие беды, меня просто мучает совесть. Пакс ни за что не станет рисковать, они не разобьются. НЕ разобьются.