Внутренний голос

Козел сел. Спустил ноги. Послушал себя, вернее свою боль. Боль была наглая, валила обратно. И голова тяжелая. Хотелось ее уложить. Но Козел знал: если он ляжет – придут и зарежут. Он встал. Закрепил себя в вертикальном положении. Потом сделал шаг. Другой. Вышел из помещения и оказался в коридоре, крашенном тусклой краской. Какие-то люди двигались, сновали. Его никто не остановил. Козел вышел на улицу, в раннюю весну. В ветер. В рассвет. Он пошел куда-то в поля и овраги, в глубину своей страны.

Вышел в незнакомую деревню. Парень в шлеме – полуночный ковбой – заводил свой мотоцикл.

– Отвези меня в Москву, – попросил Козел.

Полуночный ковбой собирался к парку имени Горького на тусовку. Оттуда они начинали свой пробег. Москва – это по дороге.

– Садись, – согласился Ковбой.

Козел сел и положил ему голову на спину. Ковбой услышал запах водки, подумал: «Нажрался». Но этот запах был ему семейно знаком и не мешал.

Ковбой нажал на педаль. Мотоцикл взревел и дернулся.

Козел почему-то решил, что он на коне и конь встал на дыбы и понес не вперед, а вверх. Пересек голубое пространство атмосферы и через озоновую дыру вышел в космос. А там – чернота. Козел никогда не видел такой сплошной черноты. Когда закрываешь глаза, то под веками не черно, а все-таки серо. Свет проникает сквозь веки. А здесь какая-то особая, сплошная, бархатная чернота. Она называется НИЧЕГО. Вот это и есть небытие – догадался Козел. НИ-ЧЕ-ГО.

Ковбой почувствовал, что Ханурик заваливается на сторону. Он остановил мотоцикл, обернулся, увидел струйку крови, идущую из угла рта. От водки кровь не течет. Он это знал точно.

Ковбой снял с себя шарф и ремень. Связал одно с другим. Потом закинул Ханурику за спину и связал узлом у себя на груди.

Ехать было неудобно. Приходилось двигаться со скоростью двадцать километров в час. Теперь уже ни на какую тусовку не поспеть. Жалко, конечно. Никто не знает, что такое лететь всем вместе по пустой ночной дороге. Молча. Мрачно. Скорость и ты сам сливаетесь в одно.

Но и Ханурика тоже жалко. Ковбой и курицу на дороге никогда не собьет. А тут целый человек.

Козел открыл глаза. Он ехал вперед ногами по длинному коридору. Козел испугался, что попал обратно в троицкую больницу, но стены были другие. И врач незнакомый, толстый, как булочник. Он шел рядом и смотрел на Козла.

– Что со мной? – спросил Козел.

– Много будете знать, скоро состаритесь. А вы ведь этого не хотите?

Но Козлу надо было знать. Тогда он вытащит себя за волосы, как Мюнхаузен из любого болота. А неведение его пугает. Он не может в потемках. Ему страшно.

– Скажите… – попросил Козел.

– Инфаркт легкого.

– А почему это бывает?

– Тромбик оторвался, – пояснил врач, – в легкое попал. Ваше счастье. Мог и в сердце. И в мозг.

– Его надо вырезать?

Козел боялся операции.

– Ничего не надо вырезать. Неподвижность и уколы через четыре часа.

Козла привезли в палату и сгрузили на кровать.

Палата была на двоих, но соседняя койка пустовала, была застелена аккуратно, без складочки, как в показательной казарме.

Пришла медсестра, сделала укол – тот самый, который рассосет тромб. Врач сказал: тромбик. Значит, маленький, как гречишное зернышко. И значит, инфаркт маленький. Поэтому его не распознали троицкие врачи.

Козел вернулся мыслями в Троицк. Сейчас бы Леонидова закончила дежурство и писала историю болезни, вернее, смерти Козлова Василия Петровича. А сам Василий Петрович, бывший Козел, лежал бы в морге с клеенчатой биркой на ноге.

На вскрытии выяснилось бы, что у него не было аппендицита, а был маленький инфаркт легкого, который во время операции превратился в обширный и привел к летальному исходу. На пятиминутке, или на летучке – как там у врачей называется. – Молодого бы укоряли: «Ну как же так?» А он бы ответил: «Во всяком производстве бывает брак. Три процента брака – это допустимая норма».

Козел попал бы в три процента брака.

– Больной виноват, – добавила бы Леонидова. – Он дессимулировал.

И виноват бы оказался Козел. Сам виноват в своей смерти. А теперь он виноват в своей жизни. Не поддался обстоятельствам. ПРОБИЛ в жизнь свое тело. Так же, как на киностудии ПРОБИЛ свою душу. И теперь он будет жить и снимать, что хочет и как хочет. И заработает. И отдаст долги. И увидит мир.

Но почему, почему так долго пришлось доказывать «козлам» и потратить на это половину жизни?

Почему надо ПРОБИВАТЬ свою душу и тело, оставляя мясо на заборе? Почему нельзя жить просто? Просто жить.

Козел закрыл глаза. Под веками было серо. Не черно, а серо. Значит, он засыпал.

Перекресток

Девушку звали Лидия. Но ей не нравилось это имя. Слишком деревенское. Она придумала себе имя Лика – так звали невесту Антона Павловича Чехова.

Чехов мурыжил Лику несколько лет, а в результате женился на Ольге Книппер. Почему? Потому что Ольга была артистка, а Лика – никто. Раба любви.

После Чехова Лика крутила роман с писателем Потапенко, но он тоже промурыжил и не женился. Вывод: надо быть личностью, тогда ты сама будешь выбирать и отбраковывать.