Внутри газовых камер. Подлинный рассказ работника крематория Освенцима

Нет, первые несколько месяцев ничего особенного не происходило. Мы слышали о военных поражениях Германии, и люди были убеждены, что в ситуации, когда у немцев есть другие неотложные дела, они не станут депортировать евреев из Афин. В январе или феврале 1944 года всех мужчин-евреев заставили каждую пятницу приходить в кабинет при синагоге и расписываться в журнале. Мы с братом ходили туда с маленьким чемоданчиком, готовые бежать при предупреждении. Но однажды в пятницу, в конце марта 1944 года, мы совершили ошибку, отправившись туда рано утром. В тот день вместо того, чтобы выпустить, нас привели в главный зал синагоги, и служители попросили нас остаться там вместе с другими людьми, которые пришли расписаться. Нам сказали дождаться немецкого офицера, который должен был вот-вот прибыть. На самом деле это был предлог, придуманный немцами, чтобы запустить нас внутрь без лишнего шума. Когда люди приходили расписываться, их отправляли в синагогу. Около полудня, когда увидели, что люди продолжают прибывать, мы поняли, что оказались в ловушке. Окна были очень высокими, и, чтобы увидеть, что происходит снаружи, я забрался на плечи других мальчиков. Снаружи стояло несколько грузовиков СС и немецкие солдаты с пулеметами и собаками. Я предупредил всех, что мы окружены, и если мы не найдем выход как можно скорее, то нас заберут. Большинство людей там были евреями из Афин и окрестностей. В отличие от нас, евреев Салоников, они не видели депортаций и не знали, на что способны немцы. Поэтому они предпочли ничего не предпринимать, уверенные, что нас убьют, если попытаемся уйти до прихода офицера. В два часа дня офицера все еще не было. Однако снаружи все приготовления уже завершились. Нам приказали выйти. Мы оказались в окружении грузовиков и вооруженных солдат. Они кричали: «Los! Los!»[9] – и мы должны были забраться в грузовики. Я не помню, было ли рядом много людей, которые наблюдали эту сцену, но несколько человек точно были, хотя они не могли подойти слишком близко.

Грузовики отвезли нас в большую тюрьму в Хайдари[10]. Нас было, наверное, около ста пятидесяти человек. В главном здании места не нашлось – нас разместили в душевой во дворе тюрьмы. Там не было ничего: ни кроватей, ни матрасов – только цемент на земле и душ над головой. В ужасной тесноте, один на другом, мы едва могли прилечь. Это было очень больно и трудно. Во дворе регулярно слышались выстрелы: казнили политических заключенных. Помещения были окружены колючей проволокой, и нас охраняли солдаты в незнакомой мне форме, но похожей на итальянскую. По глупости я обратился к одному из солдат, стоявших на страже, и сказал: «Я итальянец! Как вы думаете, смогу ли я сбежать?» Конечно, он тут же направил на меня винтовку, я отступил назад и сказал, подняв руки: «Забудьте, я ничего не говорил!» Это был итальянский фашист-доброволец, который сотрудничал с немцами. В каком-то смысле он спас мне жизнь, потому что, если бы сказал, что я могу сбежать, меня бы точно убили, ведь за каждым углом стояли немецкие солдаты: через каждые двадцать метров на вышках дежурил дозорный.

Вы действительно думали, что сможете сбежать?

Да, все время, потому что я знал, что произошло в Салониках. Если бы люди слушали нас с братом в синагоге, когда мы пытались объяснить, что немцы сделали в Салониках, что такое принудительный труд, гетто и депортации, возможно, мы смогли бы вырваться, а не ждать, пока станет слишком поздно. Мы могли бы, мы должны были попытаться сбежать. Кого-то, конечно, убили бы, но мы в любом случае шли на смерть. Люди надеялись, что, выполнив приказ, они будут спасены. Все было наоборот.

Кто был с вами?

Мой родной брат и двоюродные братья Дарио и Якоб Габбаи. Якоб успел жениться и был на двенадцать лет старше Дарио – тому, наверное, было двадцать один или двадцать два года. Помимо небольшого чемодана, я нес пять золотых монет, которые дала мне мама. Она также дала пять монет моему брату, но Морис сразу же потратил их. Эти десять монет мама взяла из драгоценностей, которые ей доверили братья и родители перед депортацией. Она всегда категорически отказывалась брать что-либо из того конверта, потому что была уверена, что ее братья вернутся и им понадобятся эти деньги, чтобы заново построить свою жизнь. Другие, возможно, воспользовались бы этими деньгами, чтобы сбежать, но моя мама была слишком честной и постоянно твердила нам: «Горе тому, кто тронет эти деньги!» Видя, что ситуация становится серьезной, она смирилась и взяла несколько золотых монет, чтобы отдать нам на случай, если наши жизни окажутся в опасности. Но я чуть не потерял эти деньги, которые так бережно хранил, в Хайдари…