Внутри и вне помойного ведра. Практикум по гештальттерапии

Но все это в прошлом, и сейчас ты прожил годы. Теперь есть мы — целый ряд учеников твоей школы жизни, которые еще учатся у тебя. Так много раз я внезапно понимал вновь, что ты имел в виду, но будучи щепетильным, я не верил тебе, когда ты говорил, что не нуждаешься в ком-либо, но сейчас я вижу, что живущий в этом мире без желания чего-то всегда является правдивым учителем, и что желание Бога не является истинным путем. Я слышу, как ты фыркаешь над последней строкой. Ты учишь осознаванию ради осознавания. Некоторые из нас обращают много внимания на себя. Мы разбужены в чужом мире, чтобы увидеть себя отличными от остальных, дремлющих, которых не касается возбуждение этого преходящего зрелища. Часто в дни, похожие на сновидения, и отдельные ночи, я открываю знаки, что ты уже проходил здесь до меня. Узнавание твоих изумительно точных наставлений, данных иногда в прошлом Биг Сура, но присутствующих и сейчас здесь на палубе, где ты писал части "Помойного ведра", узнавание твоего руководства наполняет мое сердце признательностью за то, что однажды ты уже прикоснулся к моей жизни и научил меня тому, что я существую здесь и сейчас, с пером в руке посылаю любовную энергию моего мозга тебе, моему старому учителю, где бы ты ни был сейчас.

Всегда твой, Боб Холл.
Внутри и вне помойного ведра
Поместил я свое творение.
Быть ему свежим, быть ему избитым,
Унылым или восторженным.
Радость и печаль, которые я пережил,
Будут вновь пересмотрены;
Ощущающий здоровье и будучи сумасшедшим,
Принятым или отвергнутым.
Хлам и хаос, остановитесь!
Вместо дикого смятения
Создайте значимый Гештальт
На основе моей жизни.

Фредерик Перлз

Сейчас я собираюсь написать о себе. Точнее, если кто-нибудь когда-нибудь пишет, он пишет о себе — более или менее. Конечно, можно писать о так называемых объективных наблюдениях или о концепциях и теориях, но наблюдатель так или иначе является частью этих наблюдений. Или он отбирает то, что он наблюдает, или он следует требованию учителя. В каждом случае его участие должно быть сильно ограничено, но так или иначе еще оставаться.

Итак, я делаю это снова. Вещаю, никогда не говоря: "По-моему…".

Мое имя — Фредерик Соломон Перлз, в Америке — Фредерик С. Перлз, обычно называемый Фритц или Фритц Перлз, иногда доктор Фритц. Записывая это, я чувствую нечто легкое и неофициальное. Еще удивляюсь, кому я пишу это и, прежде всего, насколько честным буду я? О, я знаю, я не вынужден писать истинное признание, но мне хотелось бы быть честным ради себя. Чем я рискую?

Я становлюсь известной фигурой. От безвестного мальчика из еврейской семьи среднего класса к посредственному психоаналитику и далее — к сносному "творцу" нового метода лечения и выразителю жизненной философии, которая могла бы сделать кое-что для человечества.

Означает ли это, что я — альтруист или что я хочу служить человечеству? Тот факт, что я ставлю этот вопрос, показывает мои сомнения. Я верю, что то, что я делаю, я делаю для себя, моей заинтересованности в решении трудных задач и в еще большей степени для собственного тщеславия.

Я чувствую себя лучше всего, когда я могу быть "примадонной" и могу пускать пыль в глаза моим умением быстрого достижения контакта с сутью личности и ее бедами.

Однако для меня должна существовать и другая сторона. Всякий раз, когда что-нибудь действительно происходит, я бываю глубоко тронут, и всякий раз, когда я глубоко поглощен общением с больным, я полностью забываю о зрителях и их возможном удивлении, и тогда я весь там.

Я могу делать это. Я могу забывать себя полностью. В 1917 году например, мы лежали в казармах близ железнодорожной станции. Когда эту станцию бомбили и два поезда со снарядами пострадали, я вышел без страха или мысли о собственной шкуре и среди разрывающихся снарядов помогал раненым.

Но вот я делаю это вновь. Хвастаюсь. Пускаю пыль в глаза. Может быть, я преувеличиваю или придумываю это? Где границы жизни, фантазии? Ницше обозначал это так: "Память и' Гордость боролись. Память сказала: "Это было подобно тому". — Гордость сказала: "Этого не могло быть". — И Память уступила".

Я "прощупываю" оборону. Капитан моего батальона был антисемитом. Ранее он отказывал мне в железном кресте, но на этот раз он вынужден был представить рекомендацию, и я получил мой крест.

Что я делаю? Начинаю игру в самоистязание? Опять пускаю пыль в глаза. Посмотрите, каким скрупулезно честным я пытаюсь быть!

Эрнст Джонс однажды назвал меня эксгибиционистом. Незлобно. Он был добрым и любил меня.