Внутри, вовне

Мы с Гарольдом потихоньку выбираемся из переполненной квартиры и выходим прогуляться. У нас обоих уже живот подводит от голода, и мы пребываем в бунтарском, еретическом настроении — я не меньше, чем Гарольд. Он предлагает подкрепиться булочками с горячими сосисками. Я — за. Мы заходим в магазин кошерных деликатесов и берем по сдобной булочке с рубленой котлетой. Если кто-нибудь, кто считает себя большим докой в иудаизме, спросит, как это могло быть, что в кошерном магазине в Песах могли продавать сдобные булочки, я ему отвечу, что он понятия не имеет, какой был в те годы бедлам в еврейских кварталах Бронкса. Ну так вот, мы себе уплетаем булочки, как вдруг откуда ни возьмись появляется не кто иной, как Феликс Бродовский собственной персоной — еще более толстый, чем обычно.

— Эй, а это что такое? — восклицает он. — Дэвид Гудкинд в Песах ест хлеб! Что скажет дедушка?

Злобно оглядев нас, он удаляется, чтобы вернуться на «седер». Итак, жребий брошен, рубикон перейден! Бродовский будет мной утирать нос папе и маме до тех пор, пока они не пожалеют, что их Исроэлке вообще родился на Божий свет.

Кузену Гарольду, конечно, — как с гуся вода. На обратном пути к «Зейде» он на ходу уминает еще одну булочку, объясняя мне при этом, что иудейская религия — это примитивная чушь. Он советует мне прочесть книгу Генри Луиса Менкена «Закат богов», в которой как дважды два четыре доказывается, что любая религия есть не что иное, как отражение человеческого страха перед неведомым, воплощенное в утешительной ворожбе и превращенное священнослужителями в мошенническое средство обогащения. Кузен Гарольд сейчас студент первого курса Нью-Йоркского городского колледжа, где он специализируется по психологии. Но послушать его, так его главное занятие — это совокупление. О своих амурных победах он рассказывает длинно, красочно и обстоятельно, уснащая свои рассказы весьма детальными подробностями, касающимися противозачаточных средств, разных поз, женских стонов, вариаций, связанных с минетом, и так далее — точь-в-точь, как это будет делать много лет спустя в своих книгах Питер Куот. Жаль, что кузен Гарольд обделен литературным талантом, и к тому же он слишком уж опередил свое время.

Но — ближе к делу. После этого мне никто ни словом, ни намеком ни разу не дает понять, что знает о том, как я в Пе-сах ел сдобные булочки. Рассказал ли Бродовский об этом папе? Не знаю. Папе случалось видеть, что я по субботам ухожу на футбол. Мои споры с мамой о религиозных вопросах доносили до него отголоски новых идей, усвоенных мною в университете. Да и сам он когда-то был бунтарем — пламенным молодым социалистом, который со временем постепенно вернулся к вере своего отца-шамеса. Если Бродовский и наябедничал папе, я уверен, папа просто отмахнулся от всего этого, грустно улыбнувшись.

Америка!

Но меня это гложет. Гложет не столько само происшествие, сколько то, что религия не дает мне жить. Чуть что, вера тревожит мою совесть, мешает мне заниматься своими делами и входит в противоречие с моими меняющимися взглядами. Из университетского курса по истории религий я узнал, что Тора — это свод разнообразных литературных памятников, созданных в разных местах и в разное время — Книга Судей, Книги Ездры, Псалтырь, Книга пророка Даниила и так далее, — что превращало в бессмыслицу подробный талмудический анализ Торы как единого и монолитного творения Моисеева. Как я теперь понимаю, любая религия — это особый род фольклора. Становитесь ли вы христианином, буддистом, иудаистом или индуистом, зависит только оттого, где вам довелось родиться, а вовсе не от внутреннего содержания той или иной веры. Наш профессор истории религий — натурализовавшийся бывший англичанин по имени доктор Вивиан Финкель, чуточку еврей, остроумный лектор и очень строгий экзаменатор, — конечно, выше того, чтобы верить в какие-либо из этих наивных мифов (в том числе, разумеется, и в иудейский), однако он считает, что все они достойны изучения, как кости динозавров.

Мои занятия философией, которыми гоже руководит доктор Финкель, еще больше подтачивают основы моей веры. А курс психологии, в ходе которого мы недели две посвящаем психопатологии религиозного опыта — то есть анализу душевного состояния тех чокнутых, которые воображают, что с ними лично говорит Бог, — бросает тень на такие фигуры, как Авраам и Исайя. Короче говоря, я становлюсь атеистом. Я прочел книгу Генри Луиса Менкена «Закат богов». Отличная вещь! Так почему атеист, начитавшийся Менкена, должен чувствовать угрызения совести из-за того, что он в Песах съел сдобную булочку с котлетой? Это же ни в какие ворота не лезет!

Глава 43 Я бунтую