Внутри, вовне

В танце она отдалялась от меня, как могла, и была словно каменная. Я был как громом поражен. Для меня-то мой возраст представлялся чем-то самоочевидным, но ведь Дорси была со мной знакома только с осени, а за предыдущее лето я окреп, вырос, у меня начала пробиваться борода, и я заговорил в баритональном регистре. Раньше вопрос о возрасте между нами ни разу не возникал. Дорси была девушка практичная, и парень на один-два года моложе ее казался ей неподходящей компанией. Это было написано у нее на лице. Я чувствовал это по ее неожиданно появившейся безжизненной манере танцевать, по ее безжизненной руке. Мы сели еще до того, как кончилась музыка. За соседним столом седой мужчина в смокинге, подзывая официанта, размахивал пятидолларовой бумажкой. Как я уже упоминал, я был склонен обезьянничать. Я не знал, что считается вульгарным, а что — изысканным. В последней отчаянной попытке изменить положение, я тоже достал пятидолларовую бумажку и стал размахивать ею высоко в воздухе:

— Счет, пожалуйста!

Я услышал, как у меня под правой подмышкой с треском разошлось сукно и в кожу мне вонзились булавки, а в прореху выглянула окровавленная рубашка.

— Боже, Дэвид, посмотри на себя! — воскликнула Дорси. — Кровь, кровь! Твоя рука! Что ты с ней сделал? У тебя же кровь хлещет ручьем!

Забудьте о том, чем окончился этот страшный вечер. Я уже забыл.

Глава 50 Синагога Святого Джо

Неделя проходила за неделей, а Ли так и не удосужилась заглянуть в синагогу Святого Джо Гейгера вместе с папой и мамой, и это их очень огорчало. Стоило ли переезжать на Вест-Энд-авеню, если Ли не дает себе труда раз в неделю перейти через улицу и зайти в синагогу? Где же еще ей познакомиться с приличными молодыми людьми? А она целыми днями без дела болталась в квартире, читая взятые в библиотеке бестселлеры, да иногда наигрывала на рояле палестинские песни. Папа намекал, что она могла бы пойти работать к нему в прачечную, но Ли не реагировала. Да и что туг странного? Ведь с тех самых пор, как она достигла периода полового созревания, ей все время внушали, что ее первейшая цель в жизни — это выйти замуж за какого-нибудь шлепера, и она не приобрела никакой полезной профессии. А теперь она рассчитывала выйти замуж за Моше Лева, хотя, судя по всему, он ей не писал.

На день рождения Ли мама в пятничный вечер приготовила бараньи ребра средней прожаренности. Когда Ли увидела на мясе красные пятнышки, она ехидно осведомилась, все ли еще у нас кошерный стол. В этот вечер она порадовала маму и папу: согласилась на следующее утро пойти в синагогу.

— Нужно же рано или поздно увидеть, что там вытворяет Святой Джо Гейгер, — сказала она.

После этого папа удивил нас, сказав, что он подает в отставку из синагогального совета попечителей. Дело в том, что совет проголосовал за то, чтобы во время субботних молитв собирать пожертвования. Папа встал и заявил, что, конечно же, времена меняются, он это понимает, но такого он одобрить не может. Мама была огорчена. Она, большая «йохсенте», а ребес а тохтер, не могла, конечно, не согласиться с папой, но ей нравилось быть женой члена совета попечителей синагоги, расположенной в Центральном Манхэттене. Ли сидела мрачная, ничего не говоря, пока я не вставил, что если уж все равно женщины приходят в синагогу с сумочками, а мужчины с бумажниками, то почему бы и не собирать пожертвования? Тут Ли накинулась на меня так, как будто я предложил забивать дубинками детенышей котиков. Она крикнула, что папа совершенно прав, а я — подлиза и лицемер: всю свою жизнь я лебезил перед «Зейде», делал вид, будто я ужасный талмудист, и вот теперь выдал такое! Она повернулась к папе и спросила, какого рожна раби Гейгер не вмешался и не запретил такое кощунство.

— Он попытался. Мы с ним вместе против этого боролись. Он даже пригрозил, что подаст в отставку. Но что можно сделать против мистера Кахане?

— А кто он такой, этот чертов мистер Кахане? — спросила Ли.

— Сходи в синагогу, — сказала мама, — и ты с ним познакомишься.

— Ладно, схожу! — сказала Ли.

* * *

Имейте в виду, что Ли уже много лет была совершенно не религиозна, так что не могу понять, почему она так взбеленилась. Я думаю, что она была в тот момент в воинственном настроении. Ей просто хотелось с кем-нибудь схватиться — все равно с кем, все равно, по какому поводу, — и она приняла папину сторону. А вообще-то она никогда не была большой любительницей ходить в синагогу — как, кстати, и мама. В Бронксе женская часть синагоги по субботам всегда была почти пуста, потому что матери, дочери и внучки оставались дома готовить субботний стол. Женщины появлялись в синагоге разве что в Дни Трепета, чтобы прочесть «Изкор» — молитву в память об усопших, — а также, чтобы послушать магида и всласть поплакать. Когда я был маленьким, эти рыдания на женской половине всегда меня очень пугали. Женщины уходили из синагоги с глазами на мокром месте и больше не ходили туда, пока снова не наступала пора читать «Изкор» и слушать душераздирающую проповедь магида.