Внутри, вовне

Я и раньше слышал, как этим странным названием он именовал маленькую синагогу, куда ходили некоторые его друзья-ортодоксы, но сам я там никогда не был. Мы с папой вошли в китайский ресторан, повернули к боковой двери и поднялись по плохо освещенной лестнице, на которой папа раза два остановился перевести дух. Внутри «Утка по-пекински» — у нее было какое-то длинное название на иврите, но все всегда называли ее не иначе, как «Уткой по-пекински», — была как две капли воды похожа на Минскую синагогу: то же расположение скамеек, столов и пюпитров; Ковчег Завета — за таким же потертым лиловым бархатным занавесом, расшитым блестками, изображающими львов; по стенам — такие же полки, прогибающиеся под тяжестью беспорядочно наваленных томов Талмуда. Если бы не шум уличного движения, доносившийся с Бродвея, да запахи китайской кухни, эту синагогу можно было бы запросто принять за Минскую.

После молитвы папа собирался отправиться на собрание сионистов. Был душный августовский вечер. Пока мы медленно шли по Бродвею, я рассказал ему про Голдхендлера.

— По-твоему, стоит об этом подумать? Ты не хочешь учиться на юриста?

Папа задал свой вопрос спокойно, но по тону его голоса я всегда понимал, что у него на уме.

— Гм… Может быть, мне пора начать самому зарабатывать на жизнь.

— Я просил тебя начать зарабатывать? Или мама просила?

— Папа, а ты можешь себе позволить без конца выкладывать деньги на мое ученье?

Мы стояли на перекрестке, ожидая зеленого света. В свете неоновой рекламы какого-то ресторана папины морщины казались черными полосами.

— Исроэлке, твой двоюродный брат Гарольд хочет в будущем году поступить на медицинский факультет в Канаде или в Швейцарии. Здесь, он боится, его не примут. Еврейская норма. А там — там его примут. Всю неделю, что мы сидели у Ривки, дядя Хайман талдычил мне о том, во что это ему обойдется. А я сказал ему, чтоб он опустился на колени и поблагодарил Бога за то, что у него есть сын, который хочет стать врачом. Я сказал ему, чтобы, когда придет пора, он взял взаймы любые деньги, и, если нужно, я тоже буду готов раскошелиться.

Зажегся зеленый свет. Переходя улицу, он продолжал:

— Решай. Делай как знаешь. Не ищи оправданий: гляди правде в глаза. Чего ты хочешь в жизни? Сочинять анекдоты — это жизненная цель Дэвида Гудкинда? Вправду ли ты хочешь стать писателем? Как Марк Твен? Как Шолом-Алейхем? Великим писателем?

— Ты думаешь, я смогу?

— Юристом ты можешь стать первоклассным. Писатель — это нечто рангом выше. Пиндар сказал: «Пусть я смогу писать гимны своего народа, и не важно, кто будет писать законы». — Время от времени папа любил вспоминать разные цитаты, почерпнутые из книг — в основном на идише, — которых он в юности прочел несметное множество.

— Поэтом мне едва ли стать, — ответил я, внутренне ухмыльнувшись от того, что я удержался от искушения произнести по-финкелевски — «пооэт».

Мы остановились перед домом, в котором должно было происходить собрание, — на крутом склоне 96-й улицы. Я и без того был на голову выше папы, а теперь он вдобавок стоял на склоне ниже меня. Он вынужден был задрать голову, чтобы посмотреть мне в глаза. Он задыхался и был весь в поту.

— Ну, так прими правильное решение, сынок, а про деньги не беспокойся.

Когда в полночь меня разбудил будильник, я, зевая, набрал номер Голдхендлера. Никто не ответил. Я лежал в темноте, размышляя. Может быть, проработать на Голдхендлера только один год? За это время я заработаю достаточно, чтобы оплатить все свое учение до последнего курса. Это избавит папу от необходимости лезть вон из кожи, чтобы наскрести для меня деньги, и когда я вернусь на факультет, я все еще буду моложе большинства моих однокурсников. Я думал, думал и, ничего не решив, снова заснул. Поздним утром, когда уже вовсю жарило солнце, меня разбудил телефонный звонок. Сладкий голосок произнес:

— Дэвид?

— Да?

— Удивлен, что я звоню?

Боже правый! Дорси?

— Кто это?

— Киска Биберман, — раздался в трубке голос былых веков.

Монро Биберман женился на Киске Ольбаум в июне. И вот теперь они приглашали меня на обед. Они только что въехали в новую квартиру в районе Вашингтон-Хайтс. Киска сказала, что хочет попробовать на мне свою стряпню, прежде чем рисковать отравить других друзей. Я позвонил в лагерь и приказал им начать репетировать «Джерри видит гориллу»; и потом я целый день ходил взад и вперед по Риверсайд-Драйв, размышляя о своем будущем. Весь Гудзон был полон серых военных кораблей, стоявших на якоре. «Безобразные дорогие игрушки, — подумал я, — бесполезные отрыжки варварского прошлого. Кому теперь вздумается начать новую войну?».

Когда я одевался, чтобы ехать к Биберманам, ко мне в комнату заглянула мама:

— Слушай, папа мне сказал, что ты не хочешь дальше учиться на юриста, а вместо этого будешь зарабатывать деньги сочинением анекдотов. То, что ты хочешь зарабатывать деньги, — это очень хорошо. Но ведь ты можешь и учиться на юриста, и в то же время зарабатывать деньги.

— А? — завязывая галстук, я уставился на ее отражение в зеркале. — Каким образом?