Внутри, вовне

— Как мистер Голдхендлер? — спросила Бобби с искренней озабоченностью. — Он поправится? Я очень о нем беспокоилась.

— О, это долгая история. Он, наверно, еще несколько месяцев не сможет работать.

— Как это ужасно! Ну, дай на тебя посмотреть. — Мы пошли в гостиную. — Тебе бы тоже надо было съездить в Джонс-Бич: ты ужасно бледный.

— Я очень рад, что я не поехал в Джонс-Бич, — сказал я.

Она огляделась вокруг.

— Здесь все, как было. Ты продлил поднаем? Ну, — сказала она, усаживаясь в кресло и скрестив ноги, — расскажи мне про Эла Джолсона. Я однажды пыталась устроиться в какой-то его спектакль, но куда там! Конкурс был огромный, и меня не взяли. Как тебе нравится на него работать?

То, что я сделал, трудно назвать ответом на ее вопрос. Я накинулся на Бобби как леопард.

Читатель, конечно, этого не одобрит, но позвольте мне объяснить. Когда Бобби села, она аккуратно приподняла и разгладила свою серую юбку, чтобы ее не помять — то есть не помять ее еще больше, после того как она достаточно смялась во время долгой поездки в автобусе, — и при этом она скрестила свои длинные ноги, так что юбка поднялась выше колен. Это и спровоцировало меня на неожиданный прыжок, который — с какой стороны ни погляди — не имел никакого отношения к ее зубам. Бобби сделала все возможное, чтобы отразить нападение леопарда, но ей это не удалось: она устала с дороги, силы были не равны, и последовало то, что последовало.

— Дорогая, — сказал я, когда сердце у меня стало биться настолько ровно, что я снова смог разговаривать, — скажи, ты когда-нибудь думала о том, что тебе нужно сделать что-то с зубами?

— Думала ли я? — она удивленно заморгала. — Милый, это же для меня вопрос жизни и смерти. Но, к сожалению, мне это не по карману.

— Мне по карману.

У нее глаза полезли на лоб:

— Да ну тебя, не могу же я тебе позволить истратить на меня такие деньги.

— У меня сейчас есть деньги, и именно это я собираюсь сделать.

Она внимательно посмотрела на меня, потом ехидно сказала:

— Прощальный подарок?

— Что-то вроде того.

— Милый, но мне казалось, что мы простились еще в июне.

— Мне тоже.

Бобби прибыла в Нью-Йорк в два часа дня. Сейчас, по часам на небоскребе «Парамаунт», было без четверти четыре. К тому моменту, когда она ушла из «Апрельского дома», она согласилась поставить себе за мой счет коронки, и ее благодарность не знала границ.

* * *

— Да, это можно сделать, — сказал доктор Мэлман, дантист Гарри Голдхендлера — и мой уже около года. — Я сделал совершенно новый рот Маргарет Салливэн. У меня лечили зубы Этель Мерман и Генри Фонда. Это моя специальность.

— Я с этой девушкой почти не знаком, — соврал я. — Мы познакомились на какой-то вечеринке. Она всего лишь хористка, и, судя по всему, денег у нее не много.

Доктор Мэлман посмотрел на меня, и его улыбка сказала мне гораздо яснее, чем могла бы сказать длинная речь на чистейшем английском языке: «Не бойтесь, молодой человек, я вас не ограблю». Словами же он сказал:

— Разумеется. Пусть она мне позвонит, я ей назначу прием.

Через несколько дней мне позвонила Бобби:

— Милый, это совершенно невозможно. Он требует семьсот долларов.

— Неважно. Иди и делай! Сколько это займет времени?

— Неделю. И пока он все не кончит, ты меня не увидишь. Я не хочу, чтобы кто-нибудь меня в это время видел. Но ты действительно уверен, что можешь себе позволить такой расход?

Когда доктор Мэлман сделал свое дело, Бобби сказала, что хочет встретиться со мной в ресторане «Золотой рог».

— Я не могу заставить себя встретиться с тобой наедине. Вокруг должны быть люди. И, кроме того, мне нужно попробовать свои новые клыки на хорошей сдобной булочке.

И она нервно засмеялась.

Я довольно долго ждал за нашим обычным столиком. Наконец она появилась в сопровождении официанта.

— Здравствуй, милый!

Она медленно открыла рот и улыбнулась. Я был потрясен. Два неровных, в черных полосках зуба исчезли: у Бобби был сплошной ряд безупречно белых верхних зубов.

— Бобби, потрясающе!

Она схватила меня за руки:

— Они не слишком большие? У тебя это не вызывает отвращения?

— Ну что ты! Они совершенно великолепны! Без сучка без задоринки!

Я вручил ей гардению, и армянин-официант принес заказанное мною шампанское. Когда мы его выпили, он принес еще одну бутылку — за счет ресторана, — решив, по-видимому, что мы отмечаем годовщину свадьбы или еще что-нибудь в этом роде. Мне наконец удалось убедить Бобби, что ее новые зубы мне нравятся. Я предложил на десерт выпить коньяку.

— Нет, милый, нет, — воскликнула она, — я и так без ума от радости. Ведь свой прощальный подарок я уже получила! Неужели это действительно прощание? — Она положила руку на мою и одарила меня лучистым взглядом. — Послушай, я, конечно, не имею в виду сегодняшний вечер… О, к черту, не могу же я и дальше так тебя называть! Это сентиментально и старомодно!

Она только что назвала меня ласкательным именем, которым она называла меня с самого начала нашего знакомства: читатель этого имени не знает и никогда не узнает; оно было ужасно нелепым. Как-то недавно Питер Куот, ни с того ни с сего спросил меня: