Внутри, вовне

Я пишу на балконе, выходящем на Средиземное море. Стоит чудесная солнечная погода. И новости — такие же чудесные. Крошечное еврейское государство, которое тридцать пять лет тому назад я считал несбыточной утопией, сокрушило армии Сирии и Египта и теперь наступает по направлению к Дамаску и Каиру. Египетская третья армия попала в окружение к западу от Суэцкого канала. Советский Союз лихорадочно добивается прекращения огня, чтобы спасти эту армию от уничтожения, а садатовский Египет — от полного разгрома. Американский государственный секретарь вылетел в Москву, чтобы договориться о подробностях соглашения.

Что же до моих сомнений в серьезности гитлеровской угрозы, я буду сожалеть о них до конца моих дней — так же, как и все евреи моего поколения, которые не верили в эту угрозу до тех пор, пока не стало слишком поздно. А таких — девяносто процентов, в том числе и среди самих европейских евреев — тех немногих, которым удалось выжить. Невысокий смуглый человек и седой профессор говорили о суровой действительности. А мой мозг в это время находился в звуконепроницаемом вакууме одержимости девушкой, и до сих пор вспоминать об этом невыносимо больно.

* * *

— Ты живешь с ней как муж с женой? — спросил папа, употребив это старомодное выражение, потому что, наверно, не мог подыскать другого.

Когда я ответил, он опустил голову на руки, уперши их в колени, и закрыл глаза. Мы сидели в холодном вестибюле, оба в дождевиках.

— Ты уверен, что хочешь на ней жениться? — очень тихо спросил папа.

— Я люблю ее, папа.

Он открыл глаза и вгляделся в меня:

— Ну что ж, это все решает. Она будет еврейской дочерью.

Разговор, должно быть, шел на идише, потому что я до сих пор помню, с каким выражением он произнес слова идише тохтер — мягко и даже, пожалуй, нежно. У папы была привычка о серьезных вещах говорить только на идише.

— И когда ты собираешься жениться?

— Вот об этом я и хотел с тобой поговорить.

Глава 87 Перестрелка

Мой разговор с папой на следующий день после этого я потом долго называл про себя «перестрелкой в коррале O.K.». Этот разговор произошел в квартире Морри Эббота в «Апрельском доме». Конечно, не только не было никакой перестрелки, но даже голоса никто не повысил, да с папой в этом никогда не было необходимости. Но это было решающее столкновение, приведшее к быстрой развязке. Вот что произошло.

План, который я разработал, гуляя накануне по Центральному парку, заключался в том, чтобы сказать папе, что я собираюсь обручиться с Бобби, но пока не жениться — по крайней мере, до поры до времени. Потому что, как я собирался разъяснить, мне нужно очень серьезно поработать перед юридическим факультетом, и Бобби тоже потребуется время, чтобы подготовиться к переходу в иудаизм, и все такое прочее. Если пожениться прямо сейчас, это может очень осложнить дело для нас обоих. Сделав ей предложение, я назвался груздем, и теперь нужно лезть в кузов: это будет заключаться в помолвке. Так я все это и изложил папе, и он выслушал меня, не перебивая.

— Ты уже рассказал обо всем этом своей молодой даме?

— Нет, я хотел сперва поговорить с тобой.

— Большое спасибо тебе за это.

Затем он подробно расспросил меня о Бобби: о ее семье, религиозных взглядах, образовании, работе и так далее, и я честно на все ответил. Воспринимая Бобби папиными глазами, я начал понимать, что ее религия была всего лишь вершиной айсберга, больше всего бросающейся в глаза, а суть была в том, что Исроэлке завел себе красивую девушку без роду и племени, почти без образования и не очень умную; все это, конечно, я и раньше знал, но я знал также нежность, красоту и любовь. Я надеялся, что папа это поймет — ведь он же, в конце концов, был мужчиной.

— Исроэлке, сначала ты сказал мне, что все это не очень серьезно, — проговорил он наконец. — Ты говорил мне это снова и снова.

— Да, говорил.

— А потом ты сказал, что с этим покончено.