Внутри, вовне

Наш хор, должен я вам сказать, имел бешеный успех. Мы пели без нот, ибо еще с Минска, где папа пел в хоре мальчиков под руководством великого кантора реб Мордехая, он предпочитал, чтобы в течение всей литургии Дней Трепета пели только а капелла. Я с самых ранних детских лет помню, как папа постоянно напевал дома мелодии из литургии Йом-Кипура. Сидней Гросс пел баритоном, папа — тенором, а тучный бородатый старик, которого называли Солли-бас, eine из старого папиного минского хора, пел, соответственно, басом — громким и очень красивым. Другой тенор, седьмая вода на киселе из нашей «мишпухи», по имени дядя Шмуэль — тощий, маленький, печальный человечек, куривший даже больше, чем Сидней Гросс, — выучил все папины мелодии и после праздников продал свою табачную лавку и сделался профессиональным кантором: зарабатывал он в основном на свадьбах и похоронах. Сам же наш хор через год распался. Прачечная отнимала у папы слишком много времени и энергии.

Что же до самой музыки, то я вам сейчас об этом расскажу. Музыкальные сочинения реб Мордехая-хазана — это звуковая дорожка, проходящая через все мое детство. Недавно я произвел кое-какие исторические изыскания и установил, что, оказывается, хоровой музыкой реб Мордехая Шавельсона восхищались не только в Минске, но и по всей России, хотя некоторые пуристы негодовали, что тексты молитв Дней Трепета он кладет на музыку вальсов, мазурок, маршей и несомненных любовных арий. Его богослужение в Дни Трепета было чем-то средним между бродвейским мюзиклом и классической оперой. Реб Мордехай наверняка был блестящим композитором, но русские евреи не имели доступа к искусству и культуре больших городов, так что он вложил весь свой талант в синагогальную литургию. Но, по крайней мере, его талант оценили. Папа рассказывал, что когда кончались молитвы Йом-Кипура, восторженные прихожане на своих плечах несли реб Мордехая по улицам Минска.

Моей большой сольной партией были строки из книги пророка Исайи:

И будет день,
Вострубит великая труба,
И придут затерявшиеся
В Ассирийской земле,
И изгнанные
В землю Египетскую,
И поклонятся Господу
На горе святой
В Иерусалиме.

Что за мелодия! Сладкая, болезненно расслабляющая, долгая каденция трубы, заканчивающаяся взрывом радости во всем хоре позади меня — на словах «На горе святой в Иерусалиме». Честное слово, даже на репетициях, когда вокруг меня на этом месте текст подхватывали мужские голоса, меня мороз по коже подирал. А в битком набитом подвале Минской синагоги, когда мой тонкий голос плыл над молчаливой толпой мужчин в белых талесах и женщин, глаза которых сверкали из занавешенной женской половины, где я видел маму, по лицу которой, когда она на меня смотрела, катились слезы, —

будет день,
Вострубит великая труба… —

на меня накатывала горячая волна возвышенного восторга — да накатывает и сейчас, когда я пишу эти строки.

* * *

Позавчера у нас в гостях был Эйб Герц — капитан запаса Армии Обороны Израиля, приехавший к моей трудной дочери Сандре. Поскольку он учится в Военно-промышленном колледже под Вашингтоном, он был в своей форме парашютиста — в красном берете и все такое; Сандра глядит на эту форму с восторженным огнем в глазах, несмотря на то, что вообще-то она отчаянная пацифистка; однажды она приняла участие в демонстрации перед Пентагоном рядом с Норманом Мейлером и несла для него коробку с какими-то прохладительными напитками. Я рассказал Эйбу Герцу о Минской синагоге, о подвале и о фасаде, за которым ничего не было, на что он презрительно буркнул: «Американский иудаизм!». Эйб — это сын Марка Герца, учившегося в колледже вместе со мной и Питером Куотом. В 1968 году Эйб уехал в Израиль, и с тех пор он каждый год делается все больше и больше израильтянином.

Потом я вспомнил о папином хоре, и Сандра попросила меня спеть для Эйба ту самую мелодию на текст из Исайи. Как это ни странно, она любит музыку реб Мордехая — и многие его мелодии она умеет подбирать на гитаре. Так что она мне аккомпанировала, и я спел «И будет день, вострубит великая труба». Эйб слушал с застывшим, каким-то каменным выражением на лице.

— Ну? — спросила Сандра.

— Очень мило.

— А в чем дело?

— Ни в чем. Очень мило.

— Что за муха тебя сегодня укусила? — спросила Сандра с раздражением в голосе.

— Музыка Катастрофы, — ответил Эйб Герц. — Музыка, под которую в пору шагать в газовые камеры. Очень мило.

* * *