Внутри, вовне

Я уже упомянул и том, что папа как раз в то время был на мели. Но как это могло быть, если прачечная должна была вскоре переехать в новое большое здание и дело вроде бы процветало? Пожалуй, мне нужно подробнее объяснить положение, потому что папа был способный и энергичный человек, и вам не понять, почему у него были денежные затруднения, если вы не будете знать о том бремени, которое он нес на своих плечах. Папа прошел большой путь с того времени, когда его прачечная помещалась в крохотном закутке в Нижнем Ист-Сайде, где папе приходилось тащить на себе Бродовского и Гросса, но и теперь их все еще приходилось тащить.

Я не очень-то интересовался папиными делами. Время от времени он брал меня в новое огромное здание, где теперь помещалась «Голубая мечта». Это был трехэтажный дом, занимавший целый квартал около реки Бронкс и увенчанный трубой, которая возвышалась над всеми окрестными домами. Почему я не пытался скрывать, что эти визиты меня мало интересовали, хотя понимал, что папе это неприятно? Должно быть, прежде всего потому, что мне вовсе не улыбалось стать владельцем прачечной и провести всю свою жизнь среди грязного белья и запаха мыла и хлорки. Все, что касалось прачечной, я мысленно гнал от себя. И однако же, я знаю — мне говорил об этом адвокат, который вел и выиграл мамино дело против папиных компаньонов после его смерти, — что папа придумал и установил в прачечной какие-то уникальные механизмы, которые потом были установлены во многих других прачечных. У папы, без сомнения, были природные технические способности.

Папа приносил домой экземпляры журнала «Век прачечных» и показывал нам заметки, рассказывающие о его «Голубой мечте». Моя сестра Ли, которой тогда было около семнадцати и которая немало думала о том, как бы произвести впечатление на своих обожателей, извлекала из этих заметок немалую пользу. Недавно я обнаружил в каком-то ящике у нее на чердаке пожелтевшую, ломкую газетную вырезку тех времен, когда я ее развернул, она чуть не рассыпалась на крошки, но я сумел ее прочесть, и, судя по ней, мамин адвокат сказал чистую правду. Боже, каким молодым выглядит папа на фотографии, напечатанной рядом с этой заметкой: он стоит, как обычно, опустив одну руку в боковой карман пиджака, щурится на солнце и улыбается, явно испытывая удовольствие и гордость при виде дела рук своих — еще не достроенного здания новой прачечной. На вырезке аккуратным папиным почерком выведена дата: эта заметка появилась в газете за неделю до моей «бар-мицвы».

Это было для папы трудное время: у него очень болела спина, и он все еще платил по векселям дяди Йегуды: тот, как вы помните, отказался платить, возмущенный бездушием и жадностью эксплуататорского банка. Папа платил по этим векселям несколько лет. «Бобэ» тогда жила уже не у нас, а вместе с тетей Ривкой, которую папа наконец-то умудрился доставить в Америку вместе с дядей Перецем — тем самым, которому не нравилась капиталистическая система. Дядя Перец — маленький человек с тихим голосом и огненно-рыжей шевелюрой — в конце концов преодолел свое отвращение к капитализму в достаточной степени для того, чтобы принять два бесплатных билета на пароход в капиталистическую Америку, а в этой самой Америке поселиться в квартире, за которую платил папа, и стать владельцем маленькой немеханизированной прачечной, которую папа ему купил, взяв очередной заем в банке.

А теперь — о дяде Велвеле.

Дяде Велвелу папа и после его женитьбы продолжал посылать деньги. Однако, спросите вы, а как же его рижский тесть, богатый маклер по торговле сеном и фуражом, обещавший взять Велвела компаньоном в дело? Ну так вот, теперь письма дяди Велвела были полны обличений этого лицемерного святоши, этого бездушного скряги, который готов выгнать на рижскую улицу собственную родную дочь — плоть и кровь свою — вместе с ее двумя очаровательными деточками и верным мужем. Я не могу изложить все подробности. Письма Велвела изобиловали пламенными диатрибами и талмудическими цитатами, но были довольно бедны конкретными фактами — за исключением того факта, что ему нужны деньги.

Велвел подал в суд на своего тестя, в доме которого он жил со своей семьей. Это, писал Велвел, создало в доме весьма накаленную атмосферу, но ему пришлось пойти на это ради своей жены. Велвел проиграл свой иск, и после этого тесть сказал, что он готов позабыть обо всем, подать Велвелу руку и снова взять его в дело. Однако Велвел, как он писал, разгадал этот коварный трюк: тесть предложил ему пойти на мировую, так как понимал, что уж в апелляционном-то суде Велвел наверняка выиграет дело. И Велвел подал апелляцию. Тут его ждал страшный удар: в апелляционном суде он снова проиграл. Но только потому, клялся Велвел, что тесть дал на лапу судьям. Папа посылал Велвелу деньги на оплату его судебных издержек, но теперь, после апелляции, Велвел был разорен дотла, его дети ходили в лохмотьях и пухли с голоду, и он решил вместе со своей семьей эмигрировать в Палестину.