Внутри, вовне

Но, с другой стороны, мар Вайль не мог бы и бить меня линейкой по пальцам до тех пор, пока, как это произошло в повести Питера, я бы не швырнул ему в лицо Тору, дал ему ногой в причинное место и прыгнул со второго этажа в сад, крича во весь голос, на манер Джона Уилкса Бута: «Я не еврей, я американец!». Мар Вайль был добрый старый учитель, не годящийся для изображения в качестве литературного персонажа. Но я думаю, что если уж Шрага Глутц удостоился целой повести, мар Вайль все-таки заслужил, чтобы написать о нем два-три абзаца, поскольку, по крайней мере, мар Вайль существовал.

А теперь — правдивая история моей «бар-мицвы».

* * *

Начать, пожалуй, нужно с «Бронкс хоум ньюс» — бронксовской ежедневной газеты довольно большого формата, полной сообщений о разнообразных местных новостях — в основном о событиях местной общественной жизни, о пожарах, ограблениях и изнасилованиях. Об изнасилованиях газета «Бронкс хоум ньюс» всегда загадочно сообщала как о неких неназываемых «серьезных преступлениях», и в детстве я много лет подряд диву давался, что это за «серьезное преступление», о котором не говорится, в чем именно оно заключается. Этот пример может дать вам некоторое представление о том, какого рода это была газета. Прачечная «Голубая мечта» все время давала в «Бронкс хоум ньюс» свод рекламы.

Поэтому маме логично пришло в голову, что моя «бар-мицва» — это актуальное событие местной общественной жизни, вполне достойное того, чтобы о нем написали в газете; и папа без труда устроил, что к нам домой пришел репортер. Он должен был меня проинтервьюировать, но я в тот день где-то болтался, и ему осталось лишь побеседовать с мамой. До того я испытывал противоречивые ощущения по поводу того, что у меня будут брать интервью: я был этим польщен, но в то же время мне была страшно; так что в целом я обрадовался, узнав, что репортер приходил, когда меня не было дома. Однако мне было немного не по себе, потому что я знал, как мама любит преувеличивать. Я спросил ее, что она сказала репортеру.

— О, я просто ответила на его вопросы, — сказала она, уже по уши занятая кухонными хлопотами: в тот момент она ставила в печь большой горшок с фаршированной «кишке».

Эта «кишке» была для мамы вторым — после газетного сообщения — способом перещеголять тетю Соню. О Гарольдовой «бар-мицве», разумеется, в газете не писали, и что бы там ни подавали на банкете в «Шато-де-Люкс», разве можно это сравнить с настоящей еврейской «кишке»? Разумеется, весь мир знает, что блюдо под названием «кишке» — это коровья кишка, нафаршированная говядиной, приправленная луком и изжаренная в печи. Для такого случая, как моя «бар-мицва», мама взяла целую кишку — небось в несколько ярдов длиной — и нафаршировала ее всю, вместо того чтобы нарезать ее на короткие кусочки и фаршировать их отдельно, как она иногда делала на шабес. Кажется, именно такую кишку — целиком, во всем ее великолепии — в старом галуте было принято готовить на большие торжества. Помимо мамы и моей сестры Ли, над этой кишкой, насколько я знаю, хлопотали также «Бобэ» и тетя Ривка. Ли, которой тогда уже стукнуло семнадцать и которая день ото дня становилась красивее, из-за кишки вынуждена была остаться дома, вместо того чтобы пойти в синагогу, где вокруг нее всегда увивались ухажеры; ей было поручено разместить кишку как надо, чтобы гости, сев за столы, не оказались бы опутаны кишкой или отгорожены ею от напитков. Ли до сих пор не может забыть, что из-за этой проклятой кишки она одна из всей «мишпухи» не могла пойти в синагогу послушать, как я читаю из Исайи и произношу речь.

Столы были накрыты в пустовавшей квартире, этажом выше нашей: на них красовались разнообразные аппетитные блюда, прохладительные напитки и бутылки с бабушкиной настойкой; но гвоздем программы была, конечно, кишка. Она извивалась по всей квартире, как пожарный шланг: воистину, такой кишки белый свет еще не видывал. Все ее превозносили, как могли. Мне была предоставлена честь первым отрезать от нее для себя кусок, и когда я это делал, кишка стала судорожно извиваться, выпуская сок, под громкие крики восхищения всех гостей. Кишка была съедена до последнего дюйма, и потом на Лонгфелло-авеню целую неделю только и разговоров было, что о ней. Так что мамин труд явно не пропал даром.

А какая торжественная церемония состоялась в синагоге! Мама превзошла сама себя. Бедная тетя Соня, бедный кузен Гарольд! Им такое и не снилось. Когда я говорю «мама», я, конечно, имею в виду и папу. Он грандиозную сказку сделал былью и сам, видимо, упивался этим не меньше меня.