Во что бы то ни стало

Комната была большая, холодная, но с удобной кроватью и даже с ковром. Бесчисленные открытки и фотографии висели на стенах. Кузьминишна с Леной поселились в комнате сразу, вещи у них были при себе. Первые дни Лена не выходила вовсе — боялась. Нянечка, оставив ей поесть, уходила в госпиталь; а Лена со скуки, передвигая плюшевое кресло, облазила и обсмотрела все фотографии. На них были сняты пучеглазые усачи, очень похожие на хозяйку дома.

Однажды, играя, будто усачи познакомились и ходят друг к дружке в гости, Лена сняла одного и вдруг с ужасом увидела, что Ангелина Ивановна пристально смотрит на нее в приотворенную дверь.

— Не надо трогать. Надо вешать на места, — сказала она, входя и беря у Лены из рук фотографию. — Это есть наш сын. Можно идти на кухня греться. Иди!

Лена послушалась больше из страха и пошла. В кухне по-прежнему варилась и до тошноты сладко пахла коричневая патока. Ангелина Ивановна долго цедила и разливала ее в миски и плошки, потом поставила перед Леной блюдечко с выжимками и сказала:

— Можно кушать. Это здорово.

Лена попробовала. Патока, хоть и пахла лекарством, была вкусная и, стараясь не шуметь, девочка вылизала все дочиста. Ангелина Ивановна, продолжая цедить, говорила:

— Жизнь рушается. Жить становится зачем? Что человек успел себе копить, — больше нет цена. Один нуль.

Встав и вытерев жесткой, как терка, ладонью подбородок Лены, сказала:

— Идем. Я хочу, пусть он смотрит тебя.

Лена вложила свою руку в эту жесткую ладонь неохотно. За кухней оказалась еще одна большая, жарко натопленная комната. Она была вся заставлена кривыми диванчиками, сундуками. За столом сидел скрюченный старик в женском халате. Сытно поблескивали на скатерти масленка, сахарница… Старик раскладывал карты, пасьянс. Смотрел он странно: кланялся картам или подносил их близко к носу.

— Ты привела девочку? — спросил он треснутым голосом.

— Его зовут Иоганн Иоганнович, — сказала Ангелина Ивановна. — Надо здороваться.

Лена сказала громко:

— Здравствуйте, Иаган Иаганыч! — а поклониться не поклонилась — еще подумает, что дразнит его.

— Линочка, может быть, дадим ей немного чаю или молока? — спросил старик. — Сколько тебе лет?

Ангелина Ивановна ответила:

— Я давала паток!

А Лена сказала тоненько:

— Будет семь.

Старик встал. Под халатом у него были брюки с малиновыми нашивками, как у того толстого генерала на лошади в Куричьей Косе.

— Линочка, можно, я покажу ей твои игрушки?

Ангелина Ивановна милостиво кивнула. Но… какие же у нее могли быть игрушки? Старик подвел Лену к длинному ящику на сундуке. В нем лежали разноцветные флажки, маленькие балерины в кружевных юбочках, великолепные кукольные головки из яичной скорлупы…

У Лены захватило дух. Откуда-то перед глазами выплыла засыпанная блестками елка, запах горящих свечей, мамин голос… Так было, было! Она потянулась к балерине, золотой звездочке, домику с ватным дымом…

— Надо выбирать, — сказала сзади Ангелина Ивановна. — И играть. Недолго.

Старик проскрипел гордо:

— Мы сами клеим! Бумага вот золотая кончилась, нигде не достать.

Лена вздохнула всей грудью, взяла балерину и большой сверкающий шар. Он лежал отдельно, весь в вате, как царь, и в боку у него краснела вмятинка.

Этот трогать не надо, — строго сказала Ангелина Ивановна. — Этот дорогой, со старый елка.

Бац! Шар скользнул из стиснутых Лениных пальцев и брызнул во все стороны.

— Я сказал… — Ангелина Ивановна задохнулась. — Иди на кухня, ты неаккуратный девочка!

— Ах, ах, какой убыток!.. — залепетал старик.

Дальше Лена уже не слышала, ее выставили за дверь.

Все это было похоже на страшный интересный сон. Однако Ангелина Ивановна, выгнав Лену, в комнату ее не отпустила, а заставила мыть банки-склянки из-под патоки. Лена мыла с удовольствием. Вода была теплая, в одной банке патоки насохло столько, что Лена поковыряла, вытащила и съела. А самое главное — у нее за пазухой тихо грелась маленькая картонная балерина, которую девочка потихоньку спрятала, когда ее выгоняли. Не надо будет больше играть в этих противных, похожих на Ангелину Ивановну усачей!

— Подай мне дуршлаг! — сказала вдруг та.

Лена понятия не имела, что это такое. Но тут в прихожей звякнул звонок. Хлопнула дверь. Наверное, пришла нянечка…

Начиная с этого дня, Лена свободно ходила по дому и побывала в комнате за кухней не раз. Там она узнала об Ангелине Ивановне с мужем многое: что они жили раньше «в столица», а когда «эти большевики сломали жизнь», прибежали сюда. Что Иаган Иаганыч — царский генерал, только в какой-то «отставка», а их сын воюет на гражданке с красными и что красные подходят все ближе, «такой беда, такой беда…»

Однажды, когда Ангелина Ивановна ушла на базар торговать патокой и елочными игрушками (оказывается, их делали тоже на продажу, приближалось рождество), Лена зашла к Иагану Иаганычу. Он сидел жалкий, сгорбленный и тихо клеил спичечные коробки для будущих домиков. Лена стала у него за спиной, спросила:

— Будет окно?

— Да, конечно. И дверь.

— А елки у вас не будет?

— Нет, зачем? Дай-ка мне клей!

Она подала. Вдруг спросила:

— А вы на войне тоже воевали?