Во что я верю

Как объяснить позволение, данное Богом сатане, «кружить по земле», о котором говорится в Священном Писании? Существует мир ангелов, подлинная история которого нам неизвестна, и напрасны были -бы попытки проникнуть в нее. Я верю, что сакраментальная жизнь, хотя и не может уберечь нас от малых или больших падений, удерживает вдали от нас врага, о котором тот же Жид говорил так (цитирую по-памяти): «Я не верю в сатану, но сатана именно этого и хочет: чтобы я в него не верил».

67

Почитание католиками Пресвятой Девы в какой-то мере связано с уверенностью в этом скрытом присутствии, в существовании этого бродяги, которого не следует близко подпускать к себе. Боюсь, что за написанное мною сейчас меня объявят впадшим в детство... Но что поделаешь?... А если правда в самом деле — достояние детей? Если, как это интуитивно почувствовал Рембо, она окружает нас «плачущими ангелами»? Если действительно Клодель не ошибся в то Рождество, когда он почувствовал «извечное детство Бога»? Сколько раз я чувствовал то же самое во время мессы, глядя на дитя, идущее от Причастия! Я охотно соглашаюсь с утверждением, что Христос неизмерим как мир, но меня это оставляет равнодушным; но то, что Он живет в ребенке, стоящем на коленях впереди меня, так что я вижу его тонкую шейку, что Он отождествляется с ним и похож на этого человеческого малыша, которого трудно понять взрослому человеку — эта неправдоподобная истина, в которую я, однако, верю, трогает меня до глубины души.

8. Мой долг перед Паскалем.

Как я уже сказал на первой странице, этот очерк не предназначается ни для философов, ни для ученых. И однако, в нем всюду присутствует вездесущий Блэз Паскаль, и я считаю своей обязанностью воздать ему должное; я сомневаюсь, что без него я сохранил бы веру. Вернее, мне трудно представить себе, на что могла бь1 опереться моя верность в критические периоды моей личной истории и истории общечеловеческой, если бы его не было. В молодом человеке темные силы тела и любопытство ума заключают союз против Христа. Я в значительной мере обязан Паскалю тем, что не поддался им.

Удивительно, что писатель, которому я стольким обязан, который наложил на меня самый глубокий отпечаток и был моим учителем с 16 лет — с тех

68

пор, как мне в руки попали его «Мысли и творения», — остался им и по сей день. Но самое странное то, что мне труднее говорить о Паскале, которому я всем обязан, чем о любом другом писателе. Один аспект гения Паскаля ускользает от меня совершенно и как раз тот, который лучше всего характеризует его. Ведь этот поглощенный геометрией юноша принадлежит к миру науки с тех пор, как началась его сознательная жизнь. Можно было бы представить себе какие-то другие обстоятельства его жизни, отличные от тех, вследствие которых Паскаль оказался совершенно под влиянием янсенистов; обстоятельства, которые предоставили бы ему возможность жить полной жизнью в свете. Наверное, он бы не потерял от этого своей природной тонкости. Но страсть убеждать не так воспламеняла бы его тонкий ум и не подняла бы его на вершины совершенства, каких он достиг в своих «Мыслях». Зато совершенно невозможно представить себе такие обстоятельства, которые могли бы сделать его равнодушным к математическим проблемам, к открытиям и исследованиям.

И вот язык именно этого Паскаля, математика и геометра, мне незнаком. Только я один знаю, как мое невежество мешает мне понимать его. Я должен обязательно сказать об этом, потому что мне представляется просто поразительным, что я не в состоянии вникнуть в научные изыскания человека, который решил мою судьбу в этом мире, а может быть и в вечности. Этот человек, который перед своим вторым обращением был так горд и так чувствовал свое умственное превосходство над теми, кто недорос до него, бросил науку и пришел к нам с доводами, разумеется, чтобы нас потрясать и убеждать; но одни лишь доводы его столкнулись бы в нас с доводами совершенно противоположными: ведь столько разных ключей поворачивается в замках человеческого мышления! Затем, апологета, который хочет убедить нас любой ценой, мы обычно подозреваем в том, что он немного плутует. Однако то, что этот апологет

69

приносит нам, бесконечно выше доводов разума. Блэз Паскаль пришел к нам, неся в руке свет — светильник для тех, кто ждет возвращения Жениха; огонь, зажженный от пламени, которое он видел собственными глазами ночью 23 ноября 1654 г. приблизительно с десяти часов вечера до половины первого ночи, — пламени, которое все еще освещает нас всех, сохранивших веру в Бога, Которого мы видим своим сердцем, чему способствовал Паскаль, а в какой мере — об этом знает только один Бог. Что же касается меня, — а мне было двадцать лет в те дни, когда Церковь во Франции расплачивалась за дело Дрейфуса, когда во имя закона разгоняли монастыри, когда энциклика «Пасценди», казалось, запрещала студентам (каковым я в ту пору был) всякое соприкосновение с современной мыслью, — то я свидетельствую сегодня, что Христос Паскаля говорил мне тогда: «Останься со мной».