Во что я верю

Мы знаем, что Христос говорил святым, Терезе Авильской, св. Хуану де ла Крус; но было бы трудно поверить, что то, с чем встретились эти возвышенные души, может относиться и к нам. Паскаль же, несмотря на все свое величие, продолжает быть одним из нас. Он также, как и мы, читал Монтэня. Его молитва — это молитва читателя Монтэня. Он жил в высшем свете и до конца говорил на его языке. В 5 «Тайне Иисуса» отмечены этапы быстрого восхождения в огненной ночи литератора, полемиста, журналиста. Вот к этому-то насмешнику, который покажет себя в «Провинциальных письмах», который так зло издевается над «откормленными вояками», к человеку гордому и страстному, чьих самых тайных страстей мы не знаем — да и узнает ли кто-нибудь когда-нибудь, что это были за страсти? — именно к этому брату Христос обращается со словами, которые и ныне еще жгут нас — бедных писателей всех времен, чье ремесло — блистать и пожинать похвалы. Через Паскаля Он обращается к каждому из нас. Ведь это нам, на нашем языке Он произносит слова, которые

70

я однажды вечером осмелился повторить только после больших колебаний перед огромной аудиторией, потому что они так спонтанно выражают самые скрытые, самые глубокие тайники человеческой души: «Умирая, Я думал о тебе. Утешься, ты не искал бы Меня, если бы уже не нашел. Я проливал за тебя Свою кровь. Неужели ты хочешь, чтобы Я все время платил за тебя кровью, а ты и слезы не прольешь никогда?» «...Я люблю тебя горячее, чем ты любил свои грехи...»

В откровенном разговоре двух друзей следовало бы выяснить, сколько эти слова, из поколения в поколение, дали тем, для кого они были сказаны, что они дали мне самому и что будут давать и впредь умам определенного типа, до того дня, который, может быть, наступит когда-нибудь, который непременно наступит, когда окажется, что человеческая память постепенно утратила свои последние сокровища, когда последняя клетка сети окажется порванной и «Тайна Иисуса» вернется во тьму. Одно только очевидно и является аксиомой: Христос в агонии, но Он жив. Он умирает в России или в Китае, так же (не больше) как в Испании, Италии и Франции, но живет там, так же как и тут. Все аргументы, приводимые в «Мыслях», представляются опаленными уверенностью, которая им предшествовала.

В своих «Заметках», где он, по словам Сент-Бева, «видит Паскаля таким, каков он есть, без власяницы, — Вольтер не без основания возражает Паскалю, указывая, что существование такой религии, которая считается с природой человека, не является достаточным доказательством ее истинности. Совместимость человеческой природы с христианством не есть доказательство и из этого нельзя делать никаких выводов. Но огонь, который Паскаль разжег у нас над головами, отблеск которого навсегда осветил его маску, этот живой огонь переходил из рук в руки наперекор вольнодумцам его эпохи, не погас в эпоху

71

энциклопедистов, а период романтизма снова оживил его, и этого уже никто не изменит; позднее этот огонь даже не заколебался от крика Заратустры: «Бог умер», хотя Ницше нанес Паскалю (которого он жалел как самую благородную из «жертв Христа») гораздо более тяжелые удары, чем Вольтер. Отрицание современного мира абсолютно не влияет на умы, для которых пришел Паскаль (и я принадлежу к их числу).

Нужно было, чтобы один раз, один единственный раз, существование живого Христа было провозглашено нам человеком, подобным нам — оставляя в стороне его гениальность, — чтобы оно было возвещено писателю, который никогда не кровоточил ни от какой другой власяницы, кроме собственной гордости, и надо было, чтобы и он пал на колени.

И если не все друзья Паскаля могли познать ту радость, те слезы радости, которые он пролил в ту незабываемую ночь, то все по крайней мере могли участвовать в большей или меньшей степени, кто как мог, в таком покое, который он им обещал. Воспоминание об этих слезах радости, об этом покое сохранилось благодаря собственноручной записи Паскаля, которую он носил зашитой в свою одежду и которая дошла до нас. Что же это за памятка, за пергамент, за документ? Талисман[12], амулет, при виде которого серьезные люди могут пожать плечами. Поль Валери с жалостью и раздражением говорит об этом Паскале: «он растрачивает себя на вшивание бумажек в карманы, когда надо приумножать славу Франции, разрабатывая дифференциальное исчисление». Я отношусь к тем людям, которых ничуть не возмущает этот пергамент. Он дошел до нас через

  

72

три столетия как документ, подписанный доктором Фаустом, только на сей раз Фаустом-христианином; и он подписывал этот документ не с духом тьмы, а с Вечной Любовью.