Во что мы верим, но не можем доказать: Интеллектуалы XXI века о современной науке

Современная жизнь фундаментальным и парадоксальным образом изменила наше чувство времени. Мы живем дольше, но, кажется, все меньше думаем. Так происходит потому, что мы пытаемся по максимуму использовать каждый час? Или потому, что так поступают другие? По самым разным причинам сегодня все происходит намного быстрее, и событий происходит все больше. Постоянны только перемены.

Машины автоматизировали труд, освободив наше время для других занятий. Но теперь машины автоматизируют производство информации, требующей нашего внимания и отнимающей у нас время. Например, если один человек отправляет одно и то же электронное письмо десяти адресатам, то десять человек (теоретически) должны уделить ему внимание. Это самый простой пример.

Моменты жизни, когда мы «ничего не делаем», – время, необходимое Исааку Ньютону, чтобы доехать в карете из Лондона в Кембридж, время, пока мы идем на работу (без плейера в ушах), темнота, в которой невозможно читать, – все это исчезло. Теперь каждая минута, которая не используется продуктивно, превращается в потерянную возможность.

Наконец, мы способны измерять все больше на протяжении меньших отрезков времени. Мы подсчитываем все: от миль авиаперелетов до калорий (граммов углеводов и жиров), от друзей на сайте социальной сети Friendster до шагов (с помощью шагомера), от курса акций в режиме реального времени до миллионов потребленных бургеров. Мы подсчитываем все, до минут и секунд. К сожалению, мы точно так же начинаем думать и планировать: компании фокусируются на краткосрочных результатах; политики концентрируются на ближайших выборах; школьная система сосредоточена на результатах тестов; нас беспокоит не климат, а погода на завтра. Все мы знаем о больших проблемах, но на деле заняты тем, что происходит здесь и сейчас.

Впервые я заметила этот феномен в Соединенных Штатах, вскоре после террористических атак 11 сентября. Вдруг стало практически невозможно назначить встречу в точное время или добиться, чтобы человек ее подтвердил. Это напомнило мне Россию 1990‑х годов, где я регулярно бываю начиная с 1989 года. В то время в России люди не строили долгосрочных планов, потому что не видели прямой связи между своими усилиями и результатами. Внезапно даже в Соединенных Штатах люди стали вести себя, как в России эпохи перестройки. Компании приостановили инвестиции; люди стали пересматривать планы, связанные со сменой работы, созданием семьи, покупкой нового дома… все остановилось; люди стали говорить не «я сделаю», а «я подумаю» или «я попробую».

Конечно, пик кризиса прошел, но ощущение непредсказуемости и неопределенности осталось, и оно влияет на наше мышление. Лучше я сосредоточусь на текущем квартале, потому что никто знает, где я буду работать через год. Лучше я пройду этот тест сейчас, потому что через десять лет мои знания ничего не будут стоить.

Как это объяснить?

Это проблема общества, но я думаю, что она может предвещать и проблему мышления – я бы назвала ее своего рода умственным диабетом. В детстве почти все мы читали книги (по крайней мере, иногда) и играли в обычные игрушки (а не в интерактивные). Поэтому нам приходилось самим придумывать истории, диалоги и роли для кукол. Но сегодня дети живут в информационно богатой и ограниченной во времени среде. И она, кажется, душит воображение ребенка, а не стимулирует его. Потребление огромного количества «готовой» информации – видео, аудио, образы, светящийся экран, говорящие игрушки, интерактивные игры – подобно питанию рафинированными продуктами и сладостями. И это может нанести серьезный вред системе информационного метаболизма ребенка – его способности самостоятельно обрабатывать информацию. Сможет ли он различать причины и следствия, связно изложить историю, мыслить научно, прочитать книгу, посвященную одной теме, а не сборник эссе?

Я не знаю ответов, но над этими вопросами стоит серьезно задуматься.

Джеймс О'Доннелл

Джеймс О'Доннелл – историк культуры и эпохи классицизма, проректор Джорджтаунского университета и автор книг «Аватары слова: от папируса до киберпространства» и «Августин: новая биография».

Во что я верю, хотя не могу этого доказать? Этот вопрос имеет две стороны, и поэтому я дам два ответа.