Во дни Пушкина. Том 1

Выходило, что всякому лагерю он был чужд по-своему, неприемлем особенным манером, но со временем возникла и общая причина для негодования всех партий. В мировоззренческом сумбуре Наживина постепенно выявилось и выдвинулось на заметное место причудливое сменовеховство. С некоторых пор он, непримиримый прежде враг большевиков, стал более сдержанно относиться к произошедшим на родине переменам. Наживин вступил в переписку с советскими консульствами в Париже и Брюсселе, обратился в одном из романов («Неглубокоуважаемые») даже к самому И.В. Сталину, во всеуслышание заявил о том, что не собирается предавать эмиграцию, но готов оказывать посильную помощь и Советской России, предлагал к изданию 40-томное собрание своих сочинений и заранее соглашался на необходимые купюры, и в довершение всего сочинил заявление с просьбой о восстановлении советского гражданства. Безусловно, одним из побудительных мотивов, толкнувших Наживина на решительный шаг, было разочарование в эмигрантской действительности, разочарование и отчаяние, охватившее писателя вследствие непрекращающихся преследований в русской заграничной прессе. «Самая заветная теперь мечта моя – это… глухая дыра, где можно спрятаться вдали от всего, откуда открываются такие русские дали» – такие и подобные им мысли не раз прорывались на страницы его произведений в последние годы жизни. Роман с большевиками в итоге кончился ничем, зато недруги Наживина снова всласть отвели душу. Вот типичный газетный образчик: «В Брюсселе живет один писатель, автор многочисленных романов типа вагонного чтения. Сменив за свою жизнь несколько раз убеждения, как змея шкурку, в зависимости от сезона, этот господин занимается изданием своих пасквильных брошюр, в которых ругает всех и все». Так писал «Русский еженедельник в Бельгии» в мае 1933 года, так же, с пассажами о пресмыкающихся, а то и похлеще, изъяснялись прочие издания; дошло до того, что правнук нашего великого поэт, А.Н. Пушкин, в своем открытом письме даже пожелал «всемирно известному писателю» не более и не менее как «скорейшей смерти».

«И все оподлели, и все обессилели, – сокрушался Наживин. – Будущее наше мучительно и мрачно…» Почти в полном одиночестве пришлось ему доживать свой век, находя единственное утешение за письменным столом, в непрекращающихся трудах. Своим талантам писатель, что бы о нем ни говорили, знал цену; недаром однажды признался: «Я – штучка маленькая, знаю – за 50 лет жизни – очень мало…» Показательно, что эти искренние строки написаны в период наивысшего взлета, в те годы, когда весь западный мир восторгался его «Распутиным». Не всякому бумагомарателю достанет мужества на столь трезвую самооценку.

Вот такой жизненный удел, такая литературная судьба в контексте крайне противоречивой и драматичной судьбы эмигрантской литературы…

В заключение – несколько слов об историческом романе Наживина «Во дни Пушкина», который вышел в свет в Париже в 1930 году, в издательстве А.Ф. Девриена. И эту книгу простые русские беженцы читали взахлеб, записывались на нее, передавали из рук в руки. И эта книга, по обыкновению, была встречена молчанием русскоязычной критики: два-три брошенных мимоходом резких отклика явно не в счет.

Роман «Во дни Пушкина» сконструирован по образу и подобию знаменитого сочинения Наживина о Распутине. Перед читателем – снова эпическое полотно, множество лиц и мест, кружков и сословий, монаршие покои, придворный мир, гвардейский быт: император Павел I, Александр I, Николай I, Пушкин, декабристы, Аракчеев, Сперанский, народ… Опять чересполосица дат, вереница событий, козни, интриги, заговоры, любовные похождения… Короче говоря, Наживин и здесь остался верен себе, своей апробированной поэтике, написав увлекательное произведение – не в обиду будет сказано – для самого широкого круга читателей.