Во дни Пушкина. Том 2

И, разжигая страсти один у другого, один другого неизвестно зачем мучая, они продолжали из последних сил блистать на петербургском фирмаменте и сгорали от чувства унижения и зависти перед другими, более крупными и блестящими светилами. Когда при разъезде швейцар с подъезда кричал в темноту: «Карету сочинителя Пушкина!», Натали, да и его самого, буквально судороги сводили. Сочинителя Пушкина!.. И тут же, вслед: «Карету светлейшего князя Витгенштейна!..» Но зато, когда сам Николай I приглашал Натали на какой-нибудь танец, – он был весьма благосклонен к прекрасной москвичке – какая гордость, какое счастье, сколько разговоров во всей родне!..

Натали одевалась на вечер к Карамзиным, а он, поджидая ее, уже одетый, присел к своему заваленному бумагами рабочему столу. Он усердно работал в открытых ему царем архивах, собирая материалы по истории Петра I. И личность царя-реформатора, и вся эпоха чрезвычайно захватывали его своей яркостью, но с первых же шагов он понял, что сказать всей правды ни об эпохе, ни о личности царя ему не дадут, что он должен будет ограничиться официальной ложью, и это мутило его. Он на особых записочках – они лежали под тяжелым пресс-папье отдельной стопкой – записывал для себя то, что, он знал, ввести в общую картину ему будет невозможно… И теперь его парадоксы о цензуре, которыми он сыпал перед приятелями в аглицком клубе, казались ему самому малоубедительными…

Забыв не только о жене, но и о прелестной Долли Финкельмон, которая, сдавшись на его моления, назначила ему, наконец, в эту ночь свидание в своем дворце, он погрузился в ту жизнь, которая кипела среди этих гиблых петербургских болот сто лет тому назад, когда тут творил и буйствовал царь-зверь, царь-великан, царь-чудо.

Какие картины!.. Какая силища!.. Какой блеск красок!.. Основание Петербурга, бунт стрельцов, Полтава, прутский поход, действа всешутейшего собора, визит в Версаль, плотницкая работа на верфях Голландии, ужасная, грязная смерть… – если тут не показать свои силы, так где же еще?! Но – проклятое самовластие и тут становилось на дороге и умерщвляло в зародыше еще не начатый труд! Только что на сцене появилось Грибоедовское «Горе от ума», изуродованное настолько, что публика, знавшая комедию по бесчисленным рукописям, острила, что после цензора в ней осталось много горя, но никакого ума…

Пушкин уронил голову на руки и так сидел над своими рукописями: нет, государственная точка зрения давалась ему нелегко!..

– Ты готов? А я тебя ждала у себя…

Он оглянулся: вся в розовом газе, с обнаженной грудью и руками, она стояла перед ним, как какое-то нежное, прекраснейшее сновидение. Охваченный восторгом, он, широко раскрыв руки, бросился было к ней.

– Что ты?! – испуганно отстранилась она. – Вот сумасшедший!.. Ты все изомнешь… Едем, едем…

И карета, светя фонарями и покачиваясь, покатились. Под колесами остро визжал снег: было очень морозно…

Рослая, величественная и до сих пор красивая Е.А. Карамзина, вдова знаменитого историка, приветливо встретила Пушкиных. В ярко освещенных парадных комнатах уже гудел нарядный рой. Со стены, высокомерно прищурившись, смотрело на всех умное лицо покойного Карамзина. Хозяйка представила Пушкину молоденького и маленького лейб-гусара со смуглым, некрасивым лицом, на котором сияли под высоким лбом удивительные розовые глаза. То был Миша Лермонтов, начинающий поэт. Пушкин сказал ему несколько обычных любезностей и сейчас же обратился к дамам, сияющим ему навстречу улыбками… Душой прошла полоса тоски: вот тратит свою жизнь на все эти пустяки, а в нем – это он чувствовал несомненно – столько возможностей!.. Что из того, что царь душит в зародыше его труд? Ведь не вечно же он будет на цепи… Может быть, придет день, он выедет за границу и там напечатает все. Но, любезно осклабившись, он расшаркивался направо и налево, перед мужчинами сыпал каламбурами, перед дамами любезностями и, когда видел, как шепот восхищения и зависти встречал и провожал его Натали, не мог не чувствовать в себе прилива нелепой, но приятной гордости… И сразу напоролся на Идалию Григорьевну Полетика, незаконную дочь графа Строганова. Между ними были счеты: он отверг ее подходы и она возненавидела его. Ее муж, кавалергардский офицер, – известный под кличкой «Божия коровка», – рад был приветствовать Пушкина, но боялся своей супруги…

Недавно вернувшийся из заграницы Соболевский встретил Пушкина улыбкой.

– А я все хотел сказать тебе, как много ты, как поэт, теряешь, сидя постоянно в этой петербургской клетке, – сказал он. – Ты непременно должен завоевать доверие наверху и проехаться по Европе. Ты не поверишь, как это освежает и расширяет… Во Франкфурте я с Николаем Тургеневым встретился, – вдруг чему-то рассмеялся он. – И затащил он меня Шопенгауэра смотреть: ты знаешь, Николаю до всего дело. Ну, застали мы нашего немца в его библиотеке. На почетном месте чудесный бюст Будды.

– Погоди, милый мой, – перебил его Пушкин. – О твоем немце ты расскажешь мне как-нибудь потом, за бутылкой доброго вина, а сейчас я должен незаметно скрыться.