Во дни Пушкина. Том 2

С первого взгляда Пушкин заметил, как она еще больше растолстела и опустилась. Ходила она с палкой, задыхаясь… И скоро вся семья собралась вокруг редкого гостя. Его кормили, поили, засыпали со всех сторон вопросами о Натали, о знакомых, о дворе и только поздно отпустили спать. В отведенной ему комнате пахло тлением, обои со стен висели лохмотьями и повсюду слышался мышиный шорох и писк.

С утра попы заблаговестили к обедне. Все семейные были принаряжены. Огромный умирающий дом сразу наполнился чудесным запахом пирогов и всякой другой именинной снеди. В раскрытые окна виднелся залитый осенним солнцем парк с разрушенными беседками и статуями…

К раннему обеду в старую усадьбу наехали соседи, и дом наполнился движением и суетой. Пушкин вежливо уклонялся от гостей и в сопровождении Азиньки, свояченицы своей, – она уступала блестящей Натали в красоте, но была умнее и глубже ее, – осматривал старую усадьбу.

– А это вот библиотека, – сказала Азя, отворяя дверь в огромный, тоже пахнущий тлением покой. – Книг, как видишь, много, а толку мало: все разрозненно, запущено и невозможно найти ничего в этих завалах.

Стекла в книжных шкафах были выбиты и было в них много пыли, седой паутины и мышиного помета. Но издания были все дорогие, в кожаных переплетах и с фамильным гербом. В углу, у крайнего окна, стояло зачем-то ржавое ведро и старая детская колясочка… Пушкин сразу напал на несколько редких французских изданий.

– Надо будет как-нибудь к Наталье Ивановне подъехать: может быть, она подарит их мне.

– И подъезжать нечего… Бери… – сказала Азя. – Все равно, даром пропадают…

– Ну, нет, во всем нужен порядок, – засмеялся он. – Но… почему у тебя такое похоронное настроение, милая сестрица? Что ты нос повесила?..

Она опустила свою красивую голову. Прежде всего болела в ней растоптанная любовь к этому человеку, который предпочел ей блестящую, но пустую бабочку, Натали. Этого она не говорила и ни за какие сокровища не сказала бы никому. И была тягостна молодой душе вся эта умирающая на корню жизнь: так хотелось радости, воли, счастья!..

– А чему веселиться? – тихо отвечала она и вдруг губы ее задрожали и в красивых глазах налились слезы. – Кому веселье, а кому и…

Она отвернулась к запыленному и засыпанному мертвыми мухами окну. Он всегда чутко угадывал женщин, которых влекло к нему, и смутился…

– Но в чем дело, ma petite soeur?[71] – взял он ее за руку. – Ты можешь и должна сказать мне все: я уже не чужой тебе…

– Но… но ты должен сам знать все, – не поднимая побледневшего лица, отвечала она. – Конечно, Натали все тебе рассказывала.

– Пьет? – пришел он к ней на помощь.

– Каждый день, – тихо уронила она. – Придумывает себе всякие болезни и сама себя лечит крепкими настойками, и поэтому действительно болеет… Посмотри, едва ходит… И к вечеру делается… совсем невозможна… А потом всю ночь казнится перед образами…

Не замечая ничего, они вышли в стрельчатые аллеи осеннего парка, напоенного солнцем и крепким осенним ароматом, и она потушенными словами, полунамеками, затрудняясь, краснея, рассказывала ему страшную повесть умирающей усадьбы.

– И хотя я и девушка, но… я старше твоей жены, – говорила она, потупившись. – И мы выросли в деревне, где все эти… тайны открыты… Да и зачем буду я… кривляться? Если бы дело ограничивалось только пьянством, можно бы еще как-нибудь вытерпеть, но эти ее лакеи… Ужас! – закрыла она лицо руками. – Ужас, ужас, ужас!.. И фавориты держут себя с нестерпимой наглостью и… ничего сделать с ними нельзя… Вся округа это знает, и мы должны вечно притворяться, что ничего подобного у нас нет… что мы, как все… что… – Она подавилась слезами и долго молчала, а потом тихо, со страстью, воскликнула: – Ты не поверишь, как завидую я Натали!..

Она залилась ярким румянцем… Эта красивая девушка со страстной складкой рта волновала его своей близостью… Вокруг стояла та прозрачная осенняя тишина, в которой все звуки так четки и ярки…

– Не хорошо, что рассказываешь ты мне, Азинька, – после долгого молчания сказал он задумчиво. – Действительно, оставаться вам с Катей здесь немыслимо… Но потерпи, пока я съезжу в степь. Пугач должен выручить меня…

Равнодушно, погруженные в себя, они постояли над могилой Дорошенки – цветные окна в мавзолее гетмана почти все были выбиты, вокруг густо поросла крапива и совсем слиняла когда-то золотая славянская вязь над входом: «Придите ко Мне все труждающиеся и обремененные, и Я упокою вас…» Пушкин представил себе этого труждающегося и обремененного плутягу-гетмана и усмехнулся…

– А где же отец? – спросил он.

– Вот в этом флигеле, – так же тихо отвечала Азя. – Если хочешь, взгляни, но… он никого не узнает и говорит Бог знает что…