Во дни усобиц

…Осулук и Арсланапа разбили свой стан под Воинем, на противоположном, правом берегу Сулы, и каждую ночь с тихим плеском плыла через реку рыбацкая лодка. С неё спрыгивала и бежала, ломая камыши, задыхаясь от радостного возбуждения, юная половецкая красавица. Роман ожидал её на вершине кургана, она летела в его объятия, как необузданная лихая кобылица, они падали со смехом в высокую траву и утопали до рассвета в сладком грехе.

Воинь затворился, на деревянных стенах виднелись ратники в булатных шишаках[113]. Половцы не приступали к осаде, чего-то выжидая. Медленно рысили за Сулой их низкорослые, откормленные на вешних лугах лошадёнки.

«Чего они ждут? Тут нечисто, – соображал обеспокоенный Авраамка. – Не сговариваются ли за нашими спинами со Всеволодом?»

Догадки проницательного грека вскоре подтвердились. В канун Ильина дня, первого августа, за Днепром взмыли в небо киевские хоругви с крылатым белым архангелом на светло-голубом фоне. Показалась кольчужная русская рать. Шли вместе с дружиной и пешцы, на солнце поблёскивали их бердыши[114] и секиры.

На заречных холмах зажглись огни костров, ближе к вечеру у самой воды появились конные разъезды.

У Авраамки на душе было муторно, грызло его какое-то непонятное тягостное предчувствие.

В сумерках, как всегда, в лагерь Романа примчалась Сельга. На сей раз она не таилась, в миндальных глазах её светилось беспокойство, движения были быстры и порывисты, трепетные ноздри раздувались от волнения. В ушах девушки качались изумрудные серёжки, звенели на тонкой шее мониста, она говорила тяжело дыша, с тревогой и печалью:

– Каназ Роман! Беги! Я слышала… К хану Осулуку… приезжал боярин… Из Киева боярин… – Она пощёлкала пальцами, вспоминая имя. – Ра-ти-бор, – с трудом выговорила она. – От каназа Всеволода. Хан Осулук, солтан Арсланапа, бек Сакзя – все получили золото, серебро. Много серебра. Они клялись, взяли мир с каназом Всеволодом. Ночью они уйдут в степь. А каназ Всеволод завтра может напасть на тебя. Беги, Роман!

Сельга прижалась черноволосой головкой к Романову плечу, слёзы брызнули у неё из глаз, князь обхватил её за судорожно вздымающиеся вздрагивающие плечи.

Стоящий рядом на склоне кургана Авраамка решил вмешаться.

– Князь, надо уходить. Прекрасноликая Сельга права. Брось это дело. Видишь, ханы предали тебя. Я знал, чуял, что так будет. Давай, отъедем в Киев. Князь Всеволод не захочет твоей крови. Сядешь в Муроме или в Рязани. Великий князь не обидит тебя.

– Он правильно, мудро говорит, – подхватила Сельга.

– Замолчи, презренный трус! – не сдержавшись, заорал Роман.

Отстранив девушку, он выхватил плеть и с яростью полоснул ею Авраамку по лицу.

Молодой грек, закрывая ладонью окровавленную щёку, бросился прочь, стеная от невыносимой боли и обиды. Надо же, советовал, хотел как лучше, был верен Роману во всём, старался исполнять все его прихоти, и вот: получил награду!

Не разбирая дороги, бежал Авраамка, приподняв полы долгой грубой свиты, прямо через поле, спотыкаясь о кочки, раня руки об острые стебли травы.

Наконец, устав, он сел, прислонился спиной к каменному истукану на кургане и горько разрыдался.

Тем временем Роман, багровый от гнева, мчался на коне через Сулу. Сельга спешила за ним, крича вослед:

– Не нада! Не езди! Стой! Тебя убьют!

Конь вынес всадника в половецкий стан. Спрыгнув наземь возле ханского шатра, Роман оттолкнул стражника и отдёрнул войлочную занавесь.

– Садись, каназ, – доброжелательно улыбаясь, сказал Осулук. – Давно жду тебя.

– Ты сидишь здесь, а киевские рати выстроились уже на том брегу! Пора идти в бой, хан! Ведь ты клялся помочь мне! – крикнул в ярости Роман.

Он отказался сесть и стоял перед ханом, красивый, гордый, широкоплечий, охваченный безудержным гневом.

Осулук спокойно отхлебнул из золотой чаши кумыс.

– Ты нехорошо поступил, каназ. Ты обманул меня. Зачем ты проводишь ночи с Сельгой? Ты не платил за неё калым, не говорил с её отцом. Она – не твоя!

– Не о Сельге пришёл говорить! Потом, после с ней разберёмся!

– Мы взяли с каназом Всеволодом мир. Много золота дал каназ.

– Что?! Как смел ты, хан?! – вне себя от злобы, заорал Роман.

Он вырвал из отделанных серебром ножен харалужный меч, замахнулся на Осулука, но в тот же миг один из ханских телохранителей, застывших у входа, кривой саблей рассёк ему голову. Обливаясь кровью, Роман упал на хорезмийский дорогой ковёр.

– Уберите отсюда эту собаку! – приказал своим слугам Осулук. – Выбросьте его в поле, пусть голодные волки и птицы жрут его!

Он презрительно усмехнулся, глядя на красивое мёртвое лицо Романа, по которому густо сочилась кровь.

– Горячий был батыр! – вздохнул кто-то из телохранителей.

За занавесью закричала, забилась в рыданиях обезумевшая от горя Сельга.

Глава 19. Сардониксовый орёл