Во фронтовой «культбригаде»

Мне было это интересно, потому что я ставил для себя все время новые задачи. Мне казалось, что иногда Брехт чересчур назидателен и скучен. Предположим, сцена фабрики мной поставлена почти что пантомимически. Там минимум текста. А у Брехта это огромная текстовая сцена. Я немножко перемонтировал пьесу, сильно сократил. Сделал один зонг на текст Цветаевой, любовные ее стихи:

Вчера еще в глаза глядел,
Равнял с китайскою державою,
Враз обе рученьки разжал,
Жизнь выпала копейкой ржавою…

А остальные были все брехтовские, хотя я взял несколько других зонгов, не к этой пьесе.

Декораций почти что не было, они потом остались те же, я взял их из училища в театр, когда образовалась Таганка. Там были два стола, за которыми учились студенты, – из аудитории – денег не было, декорации делали мы сами: я вместе со студентами.

Но был все-таки портрет Брехта справа – очень удачно художник Борис Бланк нарисовал. И сам он похож очень на Брехта – прямо как будто они близнецы с Брехтом. Потом, когда портрет стал старым, он пытался несколько раз переписать его, но все время выходило плохо. И мы все время сохраняли этот портрет: его зашивали, штопали, подкрашивали. И так он жил все 30 лет. Все новые, которые Бланк пытался делать, не получались – судьба…

* * *

Москва – удивительный город, там все узнают по слухам. Разнесся слух, что готовится какой-то интересный спектакль. Как говорил покойный мой друг Эрдман, что «если вокруг театра нет скандала, то это не театр».

Спектакль долго не могли начать, публика ворвалась в зал, люди сели на пол в проходе, вбежал пожарник, бледный директор, ректор училища, сказал, что «он не разрешит, потому что зал может обвалиться». В зале, где мест на двести сорок человек, сидит около четырехсот – в общем, был полный скандал.

Когда студенты спели «Зонг о баранах»:

Шагают бараны в ряд,
Бьют барабаны,

и второй зонг особенно:

Власти ходят по дороге…
Труп какой-то на дороге.
«Э! Да это ведь народ!» –

публика стала топать ногами и орать: «Пов-то-рить! Пов-то-рить! Пов-то-рить!» – и так минут пять; я думал, училище развалится.

Я стоял с фонарем – там очень плохая была электрика, и я сам стоял и водил фонарем. В нужных местах высвечивал портрет Брехта. И я этим фонарем все водил и кричал:

– Ради Бога, дайте продолжить спектакль, что вы делаете, ведь закроют спектакль, никто его не увидит! Чего вы топаете, неужели вы не понимаете, где вы живете, идиоты!

И все-таки я их утихомирил. Но, конечно, все записали и донесли.

Я перепугал всех и первым я перепугал Юзовского – он был одним из переводчиков «Доброго человека…». В свое время он был проработан сильно – как космополит выгнан с работы… И очень образно об этом рассказывал: «Первым умер телефон», – никто не звонил.

И тут он так испугался, что прижал меня в угол, весь бледный, трясется: «Вы ничего не понимаете, вы безумный человек, вы знаете, что с вами сделают, – вы даже не представляете! Если вы не уберете эти зонги, то хоть снимите мое имя с афиши, чтобы не было видно, что это мой перевод!..» На меня это произвело очень сильное впечатление: человек старше меня, очень уважаемый – и такой страх. Так же был напуган властями и Шостакович – смертельно их боялся.

А Захава был просто предельно расстроен. Он испугался, что это антисоветчина, что сейчас закроют училище. И ему не понравилось… Хотя странно. Ведь до этого кафедре я показал отрывок на сорок минут, и кафедра хлопала, что бывает не так часто. Значит, что-то они почувствовали. Но когда я показал все, то реакция была – закрыть спектакль.

Потом начались проработки внутри училища и решили: «закрыть спектакль как антинародный, формалистический» – за подписью Захавы. Но, слава Богу, появилась хорошая рецензия в «Неделе» – и я ждал, когда она выйдет. Захава позвонил в газету и сказал, что училище этот спектакль не принимает и что рецензию надо убрать. Но он позвонил поздно, уже печать шла. А в это время началось долгое заседание по проработке, меня вызвали.

Но меня предупредили, что идет уже печать, и сказали:

– Ты можешь потянуть время?

Я говорю:

– Как я могу потянуть?

– Ну, пока печатают. Подольше там разбирайте все это дело.

По-моему, там работала Нателла Лордкипанидзе.

Потом был перерыв покурить, и мне принесли номер газеты горяченький. И, когда началось заседание, я стал читать. Меня одернули: «Вас прорабатывают, а вы что-то читаете».

– Извините, – и пустил «Неделю» по рукам прорабатывающих. Тогда опять стали говорить:

– Теперь вы читаете, надо же прорабатывать, а не читать.

Короче говоря, газета пришла к Захаве, по кругу. Он говорит:

– Что вы там все читаете? Что там?

И кто-то говорит:

– Да вот тут его хвалят, говорят, что это интересно, замечательно. Получается, что мы не правы в проработке…