Во имя Абартона

Мэб подошла и тоже склонилась над замочной скважиной, их лица оказались совсем рядом. Запах цветов, древесной смолы и лекарств смешался с ароматами ночного сада, вскружив голову. Всего-то и надо, что чуть шевельнуться, чтобы губы их соприкоснулись. Отчаянно хотелось узнать, какова она на вкус? Чего больше, цветов или смол на этих губах?

— Топорно сработано, — проворчала Мэб. — Чем они вообще пытались это взломать?

Реджинальд очнулся, хотя ему еще пришлось тряхнуть головой, приводя свои мысли и чувства в порядок.

— Значит, первокурсники.

— Устроить им что-ли зачет по истории второй войны за Оверни? — задумчиво проговорила Мэб, рассматривая замок и слегка поврежденное заклинание. Паника и горечь ушли из ее тона, что Реджинальда порадовало.

— Кому? Мы же не знаем, кто пытался вломиться.

— Всем, — отрезала Мэб. — Вы же не думаете, что история войн за Оверни может быть для кого-то лишней?

— Честное слово, леди Мэб, я плохо помню эти события, — со смехом повинился Реджинальд, снимая заклинание.

— Это вы зря, — хмыкнула Мэб, окончательно становясь самой собой. — Вам я тоже устрою зачет по первому курсу.

Мэб Дерован в путах и цепях оказалась и вполовину не такой привлекательной картиной, как она же в профессорской мантии на голое тело, с учительской указкой, которую поглаживают тонкие белые пальцы. Реджинальд сглотнул. Не сразу он понял, что Мэб говорит что-то и, кажется, уже не первый раз.

— Доброй ночи, профессор Эншо!

— А! Да, доброй ночи, профессор Дерован.

Мэб покачала головой.

— Нам нужно разобраться со всем, пока мы окончательно не сошли с ума, Реджинальд.

Реджинальд проводил ее, поднимающуюся по лестнице, взглядом. Он не был уверен, что это конкретное сумасшествие можно прекратить. Он вообще уже не был уверен, что в его личном наваждении виновато зелье.

Глава двадцать первая, в которой вершится колдовство

Всю ночь Мэб снилось что-то странное, эротическое пополам с кошмарным. В памяти подробностей не осталось, помнилось лишь ощущение вязкой патоки, в которой она тонула. Казалось, на коже остались следы, и машинально Мэб языком тронула запястье и очень удивилась в первое мгновение, ощутив не сладость, а соль. Ночь была душной, жаркой, она вспотела, сорочка прилипла к телу и, должно быть, в этом было все дело. Мэб поднялась с постели, стянула сорочку, швырнула в корзину для белья, почти переполненную — нужно вызвать прачку — и подошла к зеркалу. Бледна, измождена, измучена. И синяки по всему телу, мало привлекательные на вид, оставленные чужими жадными пальцами. Краска прилила к щекам, когда Мэб, бросил взгляд на исцарапанные колени, вспомнила вчерашнее свое поведение. Что это было? Нет ничего дурного и неестественного в том, чтобы самой проявлять инициативу, но — вчера она практически изнасиловала Реджинальда Эншо в купе поезда.

Можно ли изнасиловать того, кто находится под действием зелья страсти? Ну а почему нет? — сама себе ответила Мэб. Согласие ведь дает не человек, за него говорят чары.

И как теперь смотреть Реджинальду в глаза?

Было бы проще, если бы все между ними оставалось по-прежнему, но Мэб по ряду причин не могла больше смотреть на него, как на назойливого, раздражающего, ректором навязанного соседа и компаньона. С ним было интересно. И легко. И, находясь рядом, Мэб невольно заражалась спокойной уверенностью Эншо, начинало казаться, что ситуацию можно легко исправить. Эта уверенность была ценна, Мэб вовсе не хотела ее лишаться.

Наскоро смыв с себя остатки сна и неприятное ощущение липкой патоки, Мэб оделась, заколола волосы, постоянно норовящие упасть на глаза, и медленно спустилась вниз. На первом этаже пахло кофе. Негромко играла музыка, какая-то причудливая джаз-импровизация, Мэб в этом совсем не разбиралась. Осторожно, сама и не зная, почему старается не привлекать лишнее внимание, Мэб заглянула на кухню.

На круглом обеденном столе разложены были стандартные медальоны, отлитые из олова. Судя по слабому сиянию над ними, Реджинальд начал уже работу над амулетами. Чуть поодаль на подоконнике громоздились всевозможные книги, справочники, пухлые тетради с выпадающими страницами, словно это не кухня, а рабочий кабинет. Поверх них навалены были самопишущие перья, готовые амулеты, пучки трав, небольшие приборы, нитки, бусины и полоски металла — все то, что составляет рабочий инструментарий артефактора. Сам Реджинальд, удивительно домашний — в тонком жемчужно-сером джемпере, с растрепанными волосами, с — удивительно, но и эта деталь смотрелась по-домашнему уютно — рабочими оккулярами, сдвинутыми на лоб, крутился возле кухонного стола, на котором возвышалась странная конструкция из стеклянных колб, чаш и трубок. Руки, обнаженные до локтя, порхали над аппаратом, подкручивая, поворачивая, сдвигая на сотую долю дюйма, и все это словно в такт джазовой импровизации.

Мэб сглотнула образовавшийся в горле ком.

Реджинальд улыбнулся, и по губам его на мгновение скользнула приветливая, совершенно мальчишеская улыбка.

— Леди Мэб, доброе утро.