Во имя Ишмаэля

У него все скрипело внутри при виде рабочего кабинета, когда он там находился. Эта несообразная мебель, как будто из картона сделанная… Эти шторы цвета зеленой плесени, окно с дребезжащими от ветра стеклами… Кругом трещины, как будто это не кабинет, а древняя рака с мощами или высохший, окаменевший труп, разложившийся до стадии какого-то древовидного вещества. Казалось, он полностью заполняет собой его пространство. И не только потому, что он огромный, Давид Монторси, и когда он распахивает тяжелую дверь, чтобы пройти из коридора к себе, от первого же шага ветхий паркет прогибается под его весом, как спина животного, испытывающего тупую глубокую боль. Сейчас он наполнил комнату не только собой, но и образом маленького синюшного трупика с искривленной застывшей рукой, что торчала из шуршащего пластикового пакета, испачканного землей из-под надгробной плиты. Он попытался встряхнуться.

Провел рукой по волосам. Сейчас в кабинете было тепло. На улице собирались тучи, обещая проливной дождь. Маленький трупик в старом шуршащем пластиковом пакете находится теперь в ледяных комнатах отдела судебной медицины. Те люди, должно быть, уже сняли свои пальто, натянули перчатки, вскрыли ему грудную клетку, как кролику. Оконные стекла громко дребезжали от ветра. Тепло, исходившее от чугунной батареи под окном, волнами расходилось по комнате.

Зазвонил телефон.

— Эй! Ну, как прошло? — Это была Маура.

— Привет, May.

— Так что? Зачем тебя вызывали?

— Чудовищное дело. Не будем о нем говорить. Ты как?

— Так себе. Сегодня иду к гинекологу.

— Сегодня днем?

— Да. Просто на осмотр, ничего особенного.

— Увидимся за обедом, Маура? — Время от времени они закусывали в городе. Лицей Мауры находился за полицейским управлением.

— Хорошо. У меня будет еще пятый урок. Сможешь подождать до двух?

— Да. Мне подойти к школе?

— Нет. Увидимся прямо в «Джамайке».

Это в самом центре Бреры. Ресторанчик, облюбованный художниками, людьми всевозможных творческих профессий, писателями, интеллигенцией.

— Ты мне ничего не скажешь? — снова попыталась Маура. — Что было этим утром?

Вспышка: синюшный ребенок в пластиковом пакете, на земле. Новая вспышка: ребенок в животе у Мауры, пока еще невредимый.

— Перестань, May, правда…

— До чего ты упрям, Монторси. Значит, в два, договорились?

— В два, в «Джамайке».

Повесив трубку, он уже не думал о Мауре. С новой силой перед ним возникли глаза ребенка с Джуриати.

В одиннадцать в дверь постучал полицейский, прибывший на мотоцикле из отдела судебной медицины. Заключение было готово. Они провели вскрытие в срочном порядке, как просил Монторси. Начинать надо было именно с этого, с заключения. На данный момент другого пути не было. Он прочитал бумагу.

И пришел в ужас.

Снова перечитал, буква за буквой. Монторси почувствовал, как от легких машинописных страниц заключения исходит холодное дыхание этих людей в пальто из отдела судебной медицины. Изнутри поднялось чувство неясной вины и завладело им, рождая в мыслях электрические светящиеся образы.

Он снова перечитал каждую фразу.

У ребенка были светлые волосы. Возраст — не более 10 месяцев.

Он представил себе этого ребенка.

Невероятно!

Монторси охватила дрожь. Он запустил пальцы в волосы. Пот катил с него градом, лицо исказила гримаса.

Он попытался прогнать этот неконтролируемый поток мысленных образов. Сосредоточился на наиболее нейтральной части отчета.

На белом пластиковом пакете отпечатков пальцев не обнаружено. Внутри найдены частички почвы с места, где был зарыт пакет, несмотря на то, что его ручки были завязаны узлом. Наличие органической жидкости, вытекшей из трупа, в начальной стадии разложения.

Заключение отдела судебной медицины: убийство, совершенное на сексуальной почве маньяком на стадии непреодолимого влечения. Психопатом.

Возможно, речь идет о первой жертве серийного убийцы. Монторси попытался дышать ровно. Образы насилия обрушились на него, как шквал.

На часах было двадцать минут двенадцатого, начинался дождь.

Инспектор Гвидо Лопес МИЛАН 23 МАРТА 2001 9:30

Но когда от чрезмерной свободы мы впали в вялость и нерадивость и стали завидовать друг другу и хулить друг друга, чуть ли не сражаясь между собой при помощи оружия, сделанного из слов, а вожди схватились с вождями, то Божий суд, со свойственной ему снисходительностью, стал постепенно и умеренно приводить в действие наказание.

Евсевий. «История церкви»