Во имя Ишмаэля

— Много. Это как если бы продолжалась холодная война, более потаенно, с другими героями: Ишмаэль, то есть Америка, — и Европа. Убийство Альдо Моро. Улофа Пальме. Мнимый несчастный случай, в ходе которого были устранены принцесса Диана и Доди Аль Файед. Это Ишмаэль. Это всегда Ишмаэль. Это его план.

Лопес молчал. Он был под впечатлением. Он чувствовал, как механизмы этого плана сжимают его виски, тело, мысли. Это было невероятно. Он снова повторял про себя слова Монторси. Он пытался прояснить то, что случалось с ним, с Лопесом.

— Я хочу понять, Монторси. Так, значит, Американец должен был лично вручить ребенка людям в Брюсселе и отвезти его обратно в Милан?

— Я полагаю, что вы нарушили планы Ишмаэля, Лопес. Я думаю, что Американец был в Италии, чтобы достать ребенка, и что транспортировкой в Брюссель и доставкой обратно маленького трупа должна была заниматься Ребекка. Агенту Ишмаэля пришлось все делать самому, потому что вы вторглись всюду: на PAV, в Гамбург. И если б я не вмешался в Брюсселе, вы стали бы для него помехой и там тоже. Но я не мог довериться вам: вы ничего не знали об Ишмаэле. А у нас в агентстве были свои планы. Брюссель был последней возможностью вмешаться. Если б мне удалось убить его вместе с Карлом М. в Брюсселе, то ритуал не исполнился бы: Ишмаэль не нанес бы свой удар в Милане. И все же благодаря вам, Лопес, цель Ишмаэля не была достигнута.

Лопес, горько:

— Но ребенок мертв. Известно, кто это?

— Нет. Иногда нам удается установить личность ребенка. Иногда нет. Это маленькие дети, обычно годовалые. Самым старшим — примерно шесть лет. Дело в том, что тут замешаны самые настоящие интернациональные круги педофилов в Европе. Вы помните этого бельгийца, Дютру?

— Да, бельгийский педофил, возле Брюсселя…

— Именно. Он был человеком Ишмаэля. Он поставлял человеческое мясо для ритуалов Ишмаэля. Но он, это очевидно, был педофилом. Все спутано. Это знак Ишмаэля — все спутывать и наносить удар.

— Сколько жертвоприношений детей вы обнаружили за эти годы?

— Много. Слишком много. — Монторси прикрыл глаза, глубоко затянулся сигаретным дымом. Они сидели молча и пили пиво. Монторси курил. Лопес постепенно забывал о брызгах крови в туалете ISPES. Его охватила туманная сонливость, лихорадочная усталость.

Заговорил Монторси. Он вернулся к своемупредложению.

— Вот что я вам предлагаю: ведение расследований для Европейского агентства. Много денег. Много работы. Никаких идеалов. Не отвечайте мне сразу: ни что согласны, ни что отказываетесь. Подумайте над этим.

Он тяжело поднялся: его тело было огромно.

— Ах да, чуть не забыл: Штефан Вунцам, ваш гамбургский коллега, уже согласился. — Он вложил ему в руку визитную карточку: никакого имени, только номер телефона. — Если согласитесь, позвоните по этому номеру. Это наше прикрытие, вам ответят, что это офис. Скажите, что хотите поговорить с отделом маркетинга. Я жду две недели, Лопес. После чего предложение больше не имеет силы.

Лопес, оглушенный, остался сидеть с визитной карточкой в руке. Встряхнулся. Выдавил из себя:

— Я не соглашусь.

Монторси пожал ему руку и вышел — огромная удаляющаяся тень.

4 ЭПИЛОГ

Те, которые в глубине своего сердца замечают этот Свет, тот, что выше, чем даже верховное существо, и узнают в нем высшего Себя, — те, два раза рожденные, блаженны. […]

Те, которые всегда отрешенны, — те блаженны.

Остальные принуждены к рабству существования.

Шамкара. «Восемь стихов о блаженных»

Давид Монторси ВОЛЬТЕРРА 21 СЕНТЯБРЯ 1971 ГОДА 15:40

Мне кажется, что этот раунд присудил себе нижеподписавшийся.

Уильям Волманн. «Шлюхи для Глории»

Мергель блестел от лунного света между складками вспаханной земли. Заступ шел с трудом, как хромой, и блестел, будто лист серебра, среди бесконечных стеблей растений. Дорога в Вольтерре: повороты были плавными, неявными, они поднимались по хребту и спокойно летели вниз — до следующего холма. Скользкий асфальт потрескивал под колесами. Черная машина и белая машина ехали на одинаковой скорости, на большом расстоянии одна от другой. С высоты, от разрушенного деревенского дома, оранжевого от света южного солнца, видно было, как блестит черная машина, погружаясь в новые горизонты.

Давид Монторси почти закрыл глаза, чтобы почувствовать во всей его зрелой законченности охряный свет, который знаменовал собой конец дня. Он следил с вершины холма за по-прежнему равномерным продвижением темного автомобиля.