Во имя Науки! Убийства, пытки, шпионаж и многое другое

В своем исследовании Смитмен шел по стопам немецкой натуралистки Марии Мериан, которую называли «матерью энтомологии» за новаторские исследования в Суринаме в конце 1600-х годов. (У Мериан были средства, и она сама оплатила поездку в Южную Америку, продемонстрировав невероятную независимость духа. Она тоже использовала рабов, которые собирали для нее экспонаты, но, в отличие от большинства натуралистов, по крайней мере, отмечала в своих дневниках их помощь.) Мериан была одной из первых ученых, кто исследовал полный цикл жизни насекомых, в том числе и пищу, которой они питаются на разных стадиях развития. Она также была одаренной художницей и в дневниках запечатлела отдельные страшные сюжеты, в частности, такой, где паук-птицеед размером с лапу снежного человека поймал колибри и наслаждается трапезой.

Гигантская королева термитов (номер 3), маленькое тело, раздувшееся в яичный мешок, из которого каждые сутки появляется до 80 000 яиц (рисунок Генри Смитмена).

Смитмен в том же духе изучал термитов от яиц до взрослых особей и сделал несколько зарисовок термитников, которые ценятся по сей день за их живописные подробности. Рисунки любопытны и в социологическом смысле. Вместо того чтобы изображать себя как героя в центре событий, Смитмен рисует своих проводников-африканцев, разбивающих буга-баги, тем самым явно признавая их помощь. Историки также обратили внимание, что, в отличие от поздних репродукций этих рисунков, Смитмен в оригиналах не искажал черты лица африканцев, подгоняя их под европейские стандарты красоты. Его персонажи – настоящие африканцы.

Все это сочетается с общим уважением, с которым Смитмен относился к своим помощникам. Вместо того чтобы насмехаться над их невежеством в естествознании, что было характерно для большинства европейцев, он позволял им поправлять себя в некоторых аспектах. Например, они указали ему, что крылатые термиты, которых он наблюдал, являются не отдельными видами, а просто стадией жизненного цикла уже известных видов (сам Линней совершил эту ошибку). Еще более примечательно, с учетом тех предрассудков, которые живы и по сей день, что Смитмен сумел преодолеть отвращение, которое наверняка мог испытывать, и приобщился к местной практике употребления насекомых в пищу. Проводники показали ему, как снимать термитов с поверхности воды в лужах и поджаривать над костром, словно орехи. Как писал Смитмен, «я несколько раз ел их, приготовленных таким способом, и считаю их вкусными, питательными и полезными. Они сладковатые, но не такие жирные и приторные, как гусеницы или личинки».

Конечно, Смитмен был не лишен характерного для его времени предвзятого отношения к местным. В разных письмах он описывает африканцев как чрезмерно «коварных» и «невероятных лентяев и подлецов». И это не все оскорбления. Но гораздо жестче он относится к европейцам-работорговцам, называя их «зверьми», «чудовищами» и «французскими, голландскими, датскими [и] шведскими подонками». Он уважает познания африканцев в медицине: они обладают «ценными секретами в области растений». Побывав на некоторых местных судебных мероприятиях, он высоко оценил ораторские навыки африканцев, назвав их «черными Цицеронами и Демосфенами», которые во многих смыслах превосходят английских адвокатов.

Изучение термитов со временем принесло Смитмену уважение среди европейских биологов, а также прозвище Месье Термит. И если бы рассказ о Смитмене на этом закончился, он бы вошел в историю как проницательный ученый, толерантный и дальновидный человек. К сожалению, это еще не все. Проводниками и помощниками Смитмена были в основном местные свободные люди, не рабы. И в первые месяцы пребывания в Сьерра-Леоне он мог отстраниться от темы рабства, утешаясь тем, что его отношения с ним минимальны и касаются лишь вопросов транспорта и торговли. Но сохранять эту дистанцию оказалось сложнее, чем он ожидал. По мере истощения финансовых ресурсов он начал заводить дружбу с работорговцами в стремлении выговорить для себя более выгодные условия. Постепенно его настороженность и неприязнь к ним стали спадать, и тому были вполне понятные человеческие причины. Он чувствовал одиночество. В апреле 1773 года, на семнадцатый месяц пребывания в Африке, в письмах спонсорам он уже открыто жаловался на свое изолированное положение. К этому времени у него было три жены, но душа страдала без компании приятелей-соотечественников, говорящих на одном языке, почитающих того же бога и распевающих те же гимны. В итоге мало-помалу Смитмен стал пользоваться гостеприимством местных работорговцев. Он уговаривал себя, что это лишь паллиатив – временное решение проблемы одиночества.