Но со временем поездки в Нью-Йорк стали утомительными. Рандеву часто предполагало ночь в вагоне поезда, не говоря уж о многочасовых блужданиях по городу для ликвидации потенциальных «хвостов» (например, он мог просидеть половину сеанса в кинотеатре, а потом улизнуть через боковой выход или сесть в метро, чтобы выскочить из вагона, когда закрываются двери). Затем нужно было ждать связника в укромном пустынном месте, нередко под дождем или снегом. К тому же поездки дорого обходились. В общей сложности он потратил на них более 6000 долларов (110 000 на сегодняшний день). И они подорвали здоровье. По нескольку недель он почти не мог спать и похудел до восьмидесяти килограммов.
Кроме того, стали рассеиваться иллюзии по поводу советского отношения к науке. Химики-исследователи типа Голда всегда стремились к поиску инноваций в химических процессах, оригинальных решений, которые повышали бы эффективность и способствовали росту производства. Находить такие решения через тупики и ошибки было непросто, но большинство ученых воспринимали эти неудачи как неизбежные издержки прогресса. Советы категорически не желали ждать результатов поисковых решений и размышлений; им срочно требовалась индустриализация, и они всегда предпочитали размеренные, надежные процессы, пусть устаревшие и неэффективные, даже самым многообещающим потенциальным новшествам. «Когда я хотел предложить материал, который представлял работу, еще не полностью внедренную в производство, – вспоминал Голд, – мне пришлось буквально кулаками стучать». Пренебрежение к научному прогрессу оказалось большим разочарованием, но Голд был покорным по натуре человеком, а кураторы держали его в узде.
Разочарованный и очень уставший, Голд начал подумывать о прекращении поездок в Нью-Йорк. «Это было скучным, монотонным занятием», – вспоминал он. К тому же необходимость обманывать семью вызывала угрызения совести. «Каждый раз, когда я отправлялся на задание ‹…› мне приходилось лгать как минимум пяти или шести людям». (Чувствуя эту ложь, мать Голда стала подозревать, что сын – развратник, который завел себе любовниц по всему восточному побережью. На самом деле все было ровно наоборот: разрываясь между работой, учебой и шпионажем, он, к своему глубокому сожалению, просто не имел времени хоть с кем-нибудь познакомиться.) Чтобы не сойти с ума, Голд научился отключать свои ученые мозги, отправляясь на север, и переключаться на жизнь химика по возвращении в Филадельфию. Но с каждым годом становилось все беспокойнее, и Голд чувствовал, что скоро совсем выбьется из сил.
Однако, несмотря на усталость, он находил время для занятий в лаборатории, даже если это означало двадцатичасовой рабочий день. Одним из его любимых проектов было использование термической диффузии – разности температур – для разделения смесей, в особенности его интересовало выделение двуокиси углерода из выхлопных газов для производства сухого льда. Он называл себя методичным химиком в лаборатории, не гением, который ждет озарения, а скорее работягой, который «совершает все возможные ошибки и благодаря скрупулезному процессу исключения находит единственно правильный ответ». Однажды он опрокинул лоток с двадцатью двумя ретортами и увидел, как результаты недельной работы растеклись по полу. «Я не стал сидеть и рыдать. Я не пошел и не напился, как бы мне этого ни хотелось», – вспоминал он. Он просто работал двое суток подряд, чтобы восстановить пропавшее.
В 1938 году Голд уже был готов завязать со шпионажем, но Советы подбросили сюрприз. Он всегда мечтал получить ученую степень по химии, и его куратор неожиданно предложил оплатить обучение в университете Ксавье в Цинциннати. Это не было жестом альтруизма: Советы разворачивали шпионскую деятельность на близлежащем авиационном заводе, и им нужен был курьер для передачи документов. Это не смутило Голда. Ему нравилась студенческая жизнь, нравилось проводить многие часы в лабораториях, неистово болеть за футбольные и баскетбольные команды «Мушкетеров Ксавье». Он проучился там до 1940 года и позже вспоминал это время как самые счастливые годы своей жизни.