Во имя отца и сына

- Я была - сама мечта и романтика. Комсомолка-активистка, дочь партизанского командира, я смотрела на жизнь так, как смотрели те, кто боролся за революцию, кто сражался с фашистами. Я была такой, которых теперь называют "ортодоксами". Словом, я была патриоткой. И вдруг в университете я узнаю, что это старо, несовременно, что я - глухая провинция, у молодежи теперь новые веяния и новые идеалы. Так говорили не только многие из студентов, подкатывавшие к университету на папиных машинах, но и некоторые преподаватели: на лекциях, и особенно после, когда мы окружали их в перерыве, задавая откровенные вопросы. Я не хотела быть отсталой, дремучей провинциалкой, старалась стать современной, заставляла себя отказываться от того, чему поклонялась и безраздельно верила. Это было время "переоценки ценностей", удивительных и странных открытий. Я брала пример с моих столичных коллег - папиных дочек и сынков, которые в моих глазах олицетворяли авангард века. Я зачитывалась "Юностью", узнала, что Шолохов, Фадеев, Фурманов, Николай Островский - это, мол, памятники, история, к которой не стоит возвращаться.

Как-то в общежитии, сидя у репродуктора, я заслушалась "Уральской рябинушкой". Моя соседка по комнате Лика Травкина - теперь она стала московским литератором - с иронией спросила меня: "И тебе нравится этот примитив?.." - "Хорошая песня", - ответила я. "Бедная, - пожалела меня Лика. - В тебе еще живет деревня с балалайкой и частушками. А мы вот не принимаем деревенских песен. Нас они не трогают. Скажешь, это непатриотично? Нас надо за это казнить?" И пошла, и пошла выкладывать себя. Она даже не знала, что "Уральская рябинушка" не деревенская, а городская песня. "Тебе, наверное, и "Аленушка" в Третьяковке нравится? Сидит босая, непричесанная девка у лесного пруда и плачет. А чего плакать, чего строить трагедию? Подумаешь: что случилось? Иванушка изменил? Ну и что - измени ты ему. Или эти так называемые "Богатыри" - древние бородатые купцы на конях. Позируют. Или "Дети в грозу". Художник хотел передать психологию детского страха. А что, получилось? Жалкий лепет. Грозы испугались. Ну и что? Пусть сидят дома. Кому это интересно? Нам, нашему поколению? Зачем? Мы грозы не боимся, мы идем на грозу". Так перевоспитывала она меня. Правда, я однажды взорвалась и наговорила ей резкостей. Но она выслушала меня и спокойно ответила: "С такими вкусами, как у тебя, вообще не стоит жить".

В те годы там, в университете, я узнала, что теперь и любовь тоже новая, свободная, раскрепощенная от условностей и традиций. И люди другие. Так живут на Западе. Мы старались подражать Западу. Во всем. У нас это считалось бороться с последствиями культа. Между прочим, когда я была за рубежом, далеко от Родины, один американский журналист, коллега моего друга, сказал: "С Россией мы воевать не будем. Русских коммунистов и Советы уничтожим мирным путем. Руками нового советского поколения, которое воспитаем мы. Воспитаем в нашем духе". - "Растлите?" - уточнила я. "Если хотите, да", - ответил он самоуверенно. "Всю молодежь?" - спросила я. "Зачем всю? Всю и не нужно. Достаточно студенчества", - сказал он. "Вы так думаете? По-вашему, какая-то жалкая кучка подонков может уничтожить Советскую власть?" - "Вы забываете, - уточнил американец, - что у руководства страной будут стоять не те молодые люди, которые работают на заводах и на фермах, а те, которые учатся в университетах". - "Вы плохо знаете советский народ", - ответила я, "Что народ, - ухмыльнулся он. - Народ никогда ничего не решал: за него решают те, кто у власти. А они, как правило, народа не любят, не понимают и часто презирают".

Меня поражал его откровенный цинизм и то, как он разговаривал со мной, словно я была посторонней, чужой советскому народу. Я сказала, что он меряет все на буржуазный аршин. Он возражал, считая меня наивным ребенком, похвастался своим знанием СССР, где он дважды бывал.

Разговор этот происходил в Австрии, в Венском лесу, в небольшом ресторанчике. Внизу в сиреневой дымке лежала красавица Вена, а у меня на душе было такое, хоть плачь. Хотелось крикнуть этому подлому американцу прямо в лицо: "Неправда! Неправда! Вы не знаете Советской власти, нашей страны и нашего народа!" Слова его мне тогда запали глубоко в душу и, быть может, помогли многое понять и разобраться в собственной судьбе.

Она замолчала и, остановившись у скамейки между фонтанами "Каменный цветок" и "Дружба народов", рассеянно предложила:

- Посидим?

Роман с готовностью согласился.