Во имя отца и сына

- Хэлло, Дин! Это ты? Я тебя сразу узнала. Как поживаешь? Мы? Я? Экзамены начинаются. Лада? Рядом со мной. Передать трубку? С удовольствием.

И Лада услышала его голос.

- Здравствуй, золотая, - развязно сказал он.

- Здравствуй, - ответила она сдержанно и с досадой подумала: хоть бы Юна вышла из будки.

- Я хочу тебя видеть. Я по тебе соскучился. Ты завтра что делаешь?

- К экзаменам готовлюсь.

- В воскресенье и выходной не грех бы сделать. Или давай так: часов до двенадцати ты занимаешься, а в час мы встречаемся с тобой. Устраивает?

- Хорошо, - ответила Лада не очень решительно.

- Только точно, - предупредил Дима. Не дав ей опомниться, назначил: - Значит, ровно в час у памятника Юрию Долгорукому. Напротив Моссовета.

Лада о многом могла бы спросить Братишку: почему именно в час, а не в два, почему у Долгорукого, а не у Маяковского. И вообще, почему он ей диктует? Но, во-первых, такие вопросы неудобно было задавать при Юне, и, во-вторых, ей очень хотелось встретиться с Димой.

С утра она села за учебник истории. Но ничего не шло в голову: события казались скучными и совсем ненужными. Куда интересней казалось то, что ждало Ладу после двенадцати часов. Все ее внимание было приковано к будильнику, стоявшему на серванте. Брат сидел в этой же комнате и занимался сопроматом.

- Коля, наши часы правильные? Сколько на твоих?

Будильник точно совпадал с Колиными часами. В двенадцать Лада сказала матери, что едет к подруге проконсультироваться по неясным вопросам, собралась уходить.

- Ты что так вырядилась? - насторожилась мать. Лада была одета в свое лучшее платье, на ногах новые, купленные к Первомаю туфли.

- Сегодня воскресенье, - схитрила Лада, пытаясь скрыть смущение.

- Смотри, - предупредила мать.

К часу Лада была на Советской площади, над которой распростерлась бронзовая рука основателя Москвы.

На князя Долгорукого какие-то иностранцы наводили объективы кинокамер и фотоаппаратов. День был пасмурный, над городом громоздились синие тучи, угрожая неуместным в воскресенье дождем.

Дима появился внезапно, вынырнув из толпы и с той стороны, откуда она меньше всего ожидала. Он был весь васильковый: яркие васильковые брюки и чуть посветлее шерстяная рубашка. Броские - синее с красным - носки. С тихой беспечной улыбкой на бледном лице Дима спросил:

- Не опоздал?

- У меня нет часов, - ответила Лада, преодолевая волнение.

- Вот какая ситуация, - Дима взял ее за локоть, увлекая за собой. - Я думал, мы где-нибудь погуляем. Но сейчас пойдет дождь. Зайдем ко мне, здесь рядом, и там решим.

- К тебе? Не-ет, - наотрез отказалась Лада.

- Дома никого нет: предки на даче, раньше утра не вернутся, - пояснил Дима "ситуацию", которую он заранее продумал до мелочей.

- Тем более, - решительно подтвердила Лада свой отказ. - Это неприлично.

- Какая чепуха! - Дима расхохотался. - Что с тобой, Ладочка, ты ли это, моя золотая? Не узнаю… Во-первых, я не выключил газ. Во-вторых, я тебе покажу такие магнитофонные записи - обалдеешь. Шик-модерн… В-третьих, я покажу тебе такие кинокадры, которых ты никогда нигде не увидишь. Сам снимал на пляжах Черного моря и в других местах. Хол был моим ассистентом. Понимаешь, ассистент оператора. В-четвертых, я подарю тебе последний сногсшибательный номер "Юности". Или ты выписываешь?

- Нет, папа и брат не любят этот журнал.

- Какие ретрограды! - воскликнул Дима и с преувеличенным сочувствием добавил: - Боже мой, представляю, как тебе с ними трудно.

- А что такое ретроград? - подумав, спросила Лада.

- Ну, в общем, те еще… остатки.

Теперь для нее это уже был прежний Дима, не тот, которого она увидела на турбазе, а другой, хороший мальчик. И хотя она знала, что идти к нему на квартиру неприлично, но соблазн был слишком велик: сногсшибательные магнитофонные записи, не считая свежего номера "Юности". После настойчивых уговоров она сдалась, решив, что зайдет совсем ненадолго.

Обстановка генеральской квартиры Ладу поразила: дверь зеркального стекла из просторной прихожей вела в гостиную, в которой виднелась фарфоровая люстра работы немецких мастеров, удобная мягкая мебель, ореховое пианино, до блеска натертый паркет - такого еще не приходилось видеть Ладе. У Димы отдельная комната, светлая, правда, не отличающаяся особым порядком. Два стола: письменный и журнальный, диван. У журнального столика - два кресла, заваленных кинолентами. На одном столе - кинопроектор, на другом -магнитофон, какие-то иностранные иллюстрированные журналы в пестрых обложках, с которых скалили зубы смазливенькие кинозвезды.

Дима делал все, что обещал. Выключив на кухне газ, завел магнитофон: ей не понравились бешеные визги джаза; показал киноленты, после которых Лада вся запылала румянцем; преподнес ей журнал "Юность". Ко всему этому еще прибавились: коробка шоколадных конфет, ананасы и шампанское с коньяком. За окном, выходившим на улицу Горького, по темному асфальту хлестали светлые плети дождя, загоняя прохожих в магазины и подъезды. Дима был рад дождю: он принуждал их сидеть в квартире, а это и входило в его планы.