Во имя отца и сына

Клавдия Ивановна бесшумно прикрыла за собой дверь, а сын сел за письменный стол, приставленный вплотную к подоконнику, и машинально посмотрел в окно, думая совсем о другом: о матери, которую сейчас поздравят Луговы, а она станет проситься в литейный цех - соскучилась, мол, и прочее. Эх, мама, мама, добрая, милая старушка. Рада, конечно, и горда. И как хотелось бы ей разделить эту радость с отцом, с которым все делила - и хорошее и плохое. Мысль об отце, появившаяся вот так неожиданно, невзначай, вдруг нахлынула, навалилась на Андрея огромной могучей волной, захлестнула, обдала всего без остатка, завладела чувствами, отметая прочь все иное, все-все, что не было связано с именем отца, которого он всегда помнил, любил по-детски трогательно, до трепета души и образ которого со временем не стирался в памяти, а как-то преображался, получал новые черты.

Андрей неторопливо, повинуясь воле нахлынувших мыслей и чувств, выдвинул ящик стола, достал зеленую из кожезаменителя папочку, в которой хранились фронтовые письма отца. Андрей знал их наизусть. Он редко, только в особых случаях доставал зеленую папку и бережно развертывал письма отца, как священную реликвию. Он доставал их только тогда, когда бывал один, чтоб никто не мешал его чувствам, не спугнул длинную вереницу дум, не увидел блестящих влагой глаз. Он знал, что и мать его тоже иногда перечитывает эти письма, и тоже одна, без свидетелей. Он бережно разглаживал пожелтевшие листки, исписанные неровным почерком, медленно читал, останавливаясь на тех местах, которые вызывали на раздумья.

"Родная Клава!

Только что закончился жестокий бой. Получилась свободная минута. Ребята пишут письма - и я пишу и шлю вам с Андрейкой свой горячий фронтовой привет. На рассвете наш батальон выбил фашистов из деревни Елкино. Вернее, деревни как таковой нет. А когда-то до войны стояла она на крутом берегу речки совсем неглубокой. И наверно, красивая была, потому что старинный парк возле церкви, могучие липы, березы вдоль дороги - и сады. Сплошные сады. Были. А сейчас ничего нет: ни парка, ни садов, ни домов. Только печи стоят на пепелищах, как надгробья на погосте. Поломанные, погубленные, обгоревшие деревья, окопы на крутом берегу. И церковь без купола, ободранная, с дырками от снарядов. С колокольни бил их пулемет, когда мы наступали. В нашей роте шесть убитых и раненые есть. Костя Лугов тоже ранен в бедро осколком мины. Говорят, рана неопасная. А вообще, милая Клава, ты солдатка и должна быть готова ко всему. Война жестокая, она каждый час уносит жизни людей. И сражаемся мы за вас, чтобы вы жили, за Родину, за нашу любимую, прекрасную Москву, за тебя, Клава, за Андрейку нашего - сынка моего и наследника. Все хотят жить, и никто не хочет умирать, потому что жизнь, какая б она ни была - ив радости и в горе, все равно прекрасна. А смерть ходит по нашим пятам - меченная свастикой. Она кругом - и на земле и в небе. И чтоб остаться жить, чтоб вернуться к вам живым, расцеловать моих родных, чтоб снова вместе, втроем, пойти в Останкино, покататься на лодке - надо уничтожить смерть, меченную свастикой.

Любимая моя. Ты не представляешь, что они, гады, делают с нашей Родиной, с живыми людьми. Ужас, кровь стынет в жилах. Все, что о них пишут в газетах, об их зверствах - все правда, жуткая, страшная правда. И мы мстим святой местью. У нас нет иного выбора: умереть или победить. Многие из нас не вернутся домой. Это судьба. Кому как она улыбнется - никто наперед не знает. Но верь - ты всегда будешь со мной, до последнего вздоха. Ты и мой сыночек, кровинка моя. Я часто смотрю на фотокарточку, где мы втроем. Любовь моя, здесь, в огне, я сильней понял, как дорога ты мне, какое это большое счастье любить и быть любимым. Я часто вспоминаю прожитую нами совместную жизнь. И мне приятно и тепло на душе - как хорошо мы жили. И это потому, что ты - самая славная женщина в мире, жена, мать и друг. Ты же знаешь, мне никогда прежде не приходилось писать тебе писем, потому что мы никогда не разлучались. И теперь, наверное, все, что на душе накопилось, говорю тебе в этом письме. Нет, не все. Всего не скажешь, не передашь словами. Да и слов таких нет, чтоб передать тебе все, что я думаю и чувствую. А если письмо это окажется последним, если мне придется умереть за Родину - помни и знай: я не посрамил земли русской и чести рабочего класса. И ты с Андрейкой можешь гордиться мной. Клава, радость моя! Береги Андрейку. Приласкай его. И скажи, пусть он мне напишет. Я жду от вас весточек. Здесь они нужны, как патроны. Они помогают нам бить фашистского гада. Целую вас обоих и крепко прижимаю к груди.

Любящий вас Петр".