Во имя отца и сына

- Однако ж ты понял, что Мейерхольд - большой художник, а Большой театр - элеватор. Да, может, ради одной этой фразы и фильм создан. Вот Посадов, например, уверяет, что ни один фильм на современную тему не выпускают на экран, если в нем нет твиста.

Константин Сергеевич уже не слушал сына: затягиваясь табачным дымом, он следил за голубым экраном. Передача шла то ли из какого-то молодежного кафе, то ли из студии телевидения, оборудованной под кафе. Зрители сидели за столиками, на эстраду, украшенную большой шестиугольной звездой, выходила девчонка в платьице "мини" и, присосавшись к микрофону, как телок к вымени коровы, безголосо завывала, явно подражая Пьехе. Константин Сергеевич уже было протянул руку, чтоб выключить телевизор, как Коля вдруг точно ошпаренный схватил его за руку:

- Стой! Погоди, папа! - и с непонятным волнением уставился на экран, вызвав недоумение отца. Через минуту он удивленно воскликнул: - Она!.. Там, в зале, за столиком!..

- Ты что, как наскипидаренный, - возмутился отец. - Кто она?

- Лада, - выдохнул Коля, не сводя напряженного взгляда с экрана.

- Наша Лада? Да не может быть: ты обознался. Операторы снова показали зал, и Коля торопливо ткнул пальцем в экран:

- Да вот она, вот, гляди, с каким-то бульдогом.

Это действительно была Лада, Коля теперь уже не сомневался. Константин Сергеевич успел лишь на какой-то миг увидеть дочь, как объектив телекамеры снова был направлен на безголосую певичку. Да и сам мотив песни - не мелодия, а именно мотив, потому что никакой мелодии не было, - не требовал голоса, и слова были какие-то крикливые, без определенного смысла. Певичка изгибалась всем корпусом, шевелила бедрами, размахивала рукой и металась по сцене, волоча за собой черный хвост микрофонного провода. Ей хлопали сидящие в зале за столиками размалеванные девушки и длинноволосые, бородатые и безбородые юноши. Она сошла со сцены и тоже села за столик. И тогда Константин Сергеевич снова увидел на экране Ладу и громко закричал:

- Дуся! Иди на дочь посмотри! - и уже к сыну: - Поди позови мать, пусть полюбуется.

Но когда пришла мать вместе с Клавдией Ивановной, ведущий вечера объявил, что сейчас выступит гость из Минска, и тотчас же на сцену выбежал долговязый молодой человек, коротко постриженный, с горбатой, колесообразной шеей. Он решительно поднес микрофон к раскрытому рту, точно хотел заглотать его и, расхаживая по сцене твердыми, хозяйскими шагами, начал кричать что-то резкое, вызывающее. Кричал, как заклинание, с надрывом, и микрофон преображал его голос в какие-то неестественные трубные звуки, от которых вздрагивала большая шестиконечная звезда. Так он пел. И мастера рекламных шумих, искусные творцы голых королей, называли его восходящей звездой. Но сейчас Луговым было не до этой звезды: их всецело занимала дочь, ушедшая к подруге делать уроки и почему-то оказавшаяся за столиком в объективе телевизионных камер. Лишь Коля сказал по поводу певца:

- Стоило такого хлыста из Минска тащить, будто в Москве мало.

Нетерпеливо ждали, когда снова покажут зал. Но передача подходила к концу, и зал кафе больше не появился на экране. Константин Сергеевич выключил телевизор и, не сказав ни слова, лишь метнул на жену гневный взгляд, оделся и вышел из дому. Он не хотел при Клавдии Ивановне начинать острый семейный разговор. Не понимая, в чем тут дело, Клавдия Ивановна спросила по простоте душевной:

- Что ж она, дочка-то ваша, пела или плясала? А может, стихи читала?

- Да нет, что ты, Клава, обознались они, - поспешила с ответом Лугова, но сама не верила в то, что говорила. Она поняла: муж не напрасно взбешен, поняла по его молниевому взгляду, по резким жестам, по тому как он нахлобучил на голову треух и, хлопнув дверью, даже не простясь с Кауровой, ушел. Она старалась не смотреть на сына, дабы только он не встрял в разговор и не стал опровергать ее, и попыталась увести гостью на кухню. Но Клавдия Ивановна, заподозрив в поведении Константина Сергеевича что-то неладное, сказала, что она и так засиделась, и, поблагодарив хозяйку, ушла к себе.

Проводив Каурову, мать, озабоченная и, пожалуй, взволнованная, вошла в комнату сына. Коля стоял у окна и смотрел на улицу. Она спросила с легким укором:

- Что это отец-то наш подхватился, словно на пожар. Куда он? - Коля не ответил и не обернулся.

- Нет, вы обознались, Лада занимается. Кто ее туда пустит на этот телевизор.

- Значит, пригласили, - сдерживая раздражение, ответил Коля.

- Быть не может. Она б сказала, уж похвалилась бы.

- Было б чем хвалиться. - Ухмылка скривила безусое лицо Коли. Теперь он стоял спиной к окну. - Словом, мама, урок не пошел в прок… А бульдога этого я где-то видел.

- Какой урок, что ты мелешь, - сердилась мать. И как все матери, она не хотела допускать и мысли о каком-нибудь плохом поступке своей дочери. Уже уходя в кухню, недовольно и с натянутым недоумением прибавила: - Вон и отец хлопнул дверью. А чего хлопать - сам не знает.