Во имя отца и сына

Поэтому он, мучительно нянчил ее в руках, и уже несколько раз, и так и сяк, пытался поднести несознательную кружку к своим губам, чтобы приложиться. Но все его старания оказывались безуспешными, поэтому с горя затянул свою заунывную, но любимую песню:

– И петь будем и гулять будим, а смерть прийдеть, то помирать будим!

В дальнейшем Дмитрий Игнатьевич, не совсем мягким тоном, прервал его затею, но терпеливо объяснил, что песни петь, еще время не припело и получилось, што Афоня рановато принялся их исполнять.

Недовольный Афоня смолк.

Через некоторое время Дмитрий Игнатьевич посмотрел на умолкшего соседа и, как казак предусмотрительный и догадливый, сказал:

– Вот глядю я на тибе, как на истиново пивуна и сам сибе думаю, а ежели бы узять и спаровать вас обоих с моим, тожить слишком пивучим, кобелем. Но предупреждаю, што мой кобель мужик неуступчивый и скандальный. Он до сих пор харатером никак не может сойтися с визгливым ветром. Не любить кода тот, во время совместного пения, яво частенько перебиваить. Но я, Афоня, боюся одного, што в такой вашей спарке, ни тольки я, но и усе мои соседи должны затыкать свои ухи и забегать на усе четыре стороны, покель с ума не посходили.

Афоня, не задумываясь, но с ужасом на лице, замахал, на такого свата, обеими руками. Тем самым он дал понять этому свату, что он напрочь отклонил его не лестное и оскорбительное предложение, поэтому категорическим тоном заявил:

– Нетушки, Димитрий, я не согласный на такую свадьбу с твоим паршивым и скандальным кобелем! – И опять попялся за своей недопитой кружкой.

У Дмитрия Игнатьевича создалось впечатление, что слишком настырный Афоня все-таки собирался, во что бы то ни стало, поцеловать свою несговорчивую и непокорную кружку, которую никак не может допить. А она непонятливая все время отбрыкивалась и была не согласная целоваться, поэтому и недавалась, чтобы он поднес ее к своим слюнявым губам.

Афоня на минуту чуть остепенился и, в свою очередь, глядя на Дмитрия Игнатьевича, обезумевшими от выпитого глазами, остался в душе благодарен ему за то, что он не мешал ему и не заставлял его сдаваться, при достижении цели, в борьбе со своей кружкой. Вот поэтому, благодаря своему упорству он, вскоре, и достиг своей цели и торжественно поднес своенравную кружку к своим губам. Но целовать ее, совсем оболдевший Афоня, видимо, передумал и, возмутившись, с брезгливой ненавистю глядя на кружку, как человек глубоко оскорбленный, буркнул:

– Видать, ты, стерьва, брезгуешь мною и цаны сабе уже никак не сложишь!

Следом за такими обидными словами решил он побезобразничать. Совсем скоро дошел до того, что сплюнул в эту кружку свои вязкие слюни и начал наставлять Дмитрия Игнатьевича на путь истинный и учить его уму – разуму:

– Нужно, уважаемый, Димитрий, знать с кем можно пить и сколько. Душа у каждого из нас должна меру знать насщёт выпивки! Ето я тибе по секрету говорю, понял! Мотай, казак, сибе на ус.

Дмитрий Игнатьевич стал медленно и нехотя пережевывать пищу, которую положил в рот, но проглотить ее никак не мог, воздерживался. Глядя на Афоню, он брезгливо кривил губы, но улыбался и пропаще качал головой.

Афоня понял, что этот выдержанный и вежливый сосед, без возражений, принял его очень умное наставление. Обращаясь к Дмитрию Игнатьевичу он попытался его успокоить и попросил:

– Давай, Димитрий, ты на миня не обижайся, я и сам такой жа, как и ты, дюжить брезгливый, – заявил он, неспеша повертел в руке свою ненавистную обслюнявленную кружку и опрокинул ее содержимое в рот и залпом проглотил.

В оправдание своего поступка, Афоня поспешил, как рачительный хозяин, веселым голосом, объяснить, – усеравно рядом со мною цадилка нетути, штоба я смог процадить, а, значить, в таком случае, не пропадать же добру зря.

Дмитрию Игнатьевичу совсем надоело слушать своего безобразного наставника и стало невмоготу, поэтому он строго его предупредил:

– Заткнись, говорю и поставь свою кружку на стол. Хватить ее няньчить! – И тут же прикрыл своею широченной ладонью Афонин слюнявый рот, а затем, ощущая мокроту в ладони, брезгливо вытер ее о плечо своего наставника.

Афоня, тем не менее, и не думал униматься. Он нашел себе очередную забаву и, с остервенением начал барабанить кулаками по крышке стола, как – будто назло, своему соседу. А затем настырным, визливым и срывающимся голососочком, опять затянул он свою любимую и лихую песню, надоедливо повторяя одну и ту же строчку:

– И пить будим, и гулять будим, а смерть прийдёть, то помирать будим!

Терпение у Дмитрия Игнатьевича явно лопнуло.

Не смог он дальше переносить такого веселого соседства и решил Афоню – потешника утихомирить. Вынужденно приложился Дмитрий Игнатьевич и, и, со всего маху, как и следовало ожидать, аккуратненько саданул певуна кулаком по горбу. Только после такого благословления Афоня обмяк и сник. Уронил он свою отяжелевшую голову на крышку стола и умолк.