Во имя земли

А теперь, моя дорогая, я думаю, что имею право чуть-чуть пожаловаться. Не на тело, это я оставляю на потом. Тео очень торопится что-то сказать мне, прежде чем я останусь без ноги. Хочу пожаловаться на жизнь, пожаловаться на… Люди приближаются к концу, когда у них нет надежды на будущее, ты сядь. Я сижу. Я смотрю вокруг себя, оглядываюсь назад. Потому что впереди у меня уже ничего нет, чтобы смотреть вперед. И нахожу это глупым. Нет, не воспоминания, то, что мне вспоминается, я вспоминаю. Воспоминания — это вполне заурядный способ повторить жизнь. Что-то происходило и, вспоминая это что-то, мы заставляем его повториться. Особенно то, что достойно повторения, и получаем хоть небольшое, но душевное удовлетворение. Очищаем это прошлое от всего плохого, что в нем есть. Или вспоминаем это плохое, обрамляя его нежным всепрощением. Однажды я подумал: когда от скуки и развлечения ради Бог создал все это, он знал действенное слово. Так вот, я говорю — действенное слово должно быть для всего, но весь вопрос в том, чтобы узнать, где оно, это слово, находится. Тогда даже то, что пошло, уродливо или тронуто гниением, человек, зная точное слово, тут же превратит в красивое. Уже ночь, весь приют спит, и только я прислушиваюсь к шуму. У людей внутри всегда есть что сказать, но мешает шум. Да, от меня убрали Салуса, что находился по ту сторону стеклянной двери, и поместили где-то посередине коридора. Теперь стало много тише, ведь он очень храпел. Весь дом погружен в тишину, разве что время от времени слышны чьи-то шаги. Очень легкие, осторожные, я слышу их своим правым ухом, это странно, потому что я все-таки левша. И естественно шум уличного движения, но он еле слышен. Еле слышен, потому что далек, и я воспринимаю его как фон, на котором все остальные шумы становятся особенно четкими. И я принялся подводить итог всей своей жизни. Мне не спится. Принялся подводить итог. Не знаю, обратила ли ты внимание, что почти все люди, нет, не все, некоторые, боятся это делать. Так что вернее было бы сказать — не все, а многие подводят итог. Приходит час — и подводят. Часто баланс этот состоит из отдельных, случайно набросанных показателей, под которыми даже не подводится черта. И все, кончено. Итог получен. Так поступают те, кто безразличен к судьбе и всем доволен. Когда я был маленьким и жил в деревне, то один старик сосед по воскресеньям пьянствовал. Жена его била. И он говорил: «Умри, Марта, я сыт по горло». А рядом живущий священник, пресытясь прелюбодеянием с ханжами, говорил: «Я выиграл хороший бой и веру сохранил». У каждого была своя бухгалтерия, посмотрим, какова будет моя. В доме царит тишина, в городе — ночь. И я спрашиваю себя: что же ты сделал за всю свою жизнь? Так, детей, троих, каждого в своем роде. И любил тебя. Все так. А моя собственная жизнь, мой способ сосуществования со своими собратьями? И тут передо мной, точно на смотре, проходит парад сумасшедших, убийц…

— Во имя чего же ты так спокойно судишь и выносишь приговор?

«Как ты можешь спокойно спать?» — спросила меня как-то Марсия. Или Тео. А может, я сам себя спросил?

Убийцы, жулики, фальшивомонетчики, воры большой и малой руки. Мошенники, прелюбодеи, способствующие разводу, народные агитаторы, вербовщики несовершеннолетних. Сутенеры, ростовщики, контрабандисты. Рэкетиры, шантажисты. Живущие за счет развратных старух жиголо, экспортеры детского труда, изготовители поддельных документов. И прочие, прочие, прочие. Они проходят передо мной, вижу их. А ночью вижу особенно четко. У них лихорадочный, блуждающий или спокойный взгляд, в зависимости от совершенного ими преступления, которое еще в них, уже вне их, или… Путаются в показаниях. Или твердо следуют своей логике, которая для них закон.

— Как же ты спокойно спишь?

Помнишь ли ты? Как его?.. Забыл имя, вспомню — скажу. Когда он начал практику врача, он говорил: «А если больной умрет? Если лучшее лекарство — не это?» Потом, став чиновником здравоохранения, давал рецепты спокойно: смерть, как он понимал, решит, какое лучше. Вспомнил, это — Сирило, он еще играл запасным, потом как-то раз со мной — нападающим. Вот и я поступал, как он, приводил в соответствии с законом меру наказания — так.

И вдруг одна женщина врывается ко мне в комнату, бросается мне в ноги: «Сеньор судья, ради Бога». Но я еще не был судьей и никаких связей со Всевышним не имел.

— Ради Бога, не осуждайте моего мужа, я, несчастная останусь одна с пятью детьми.