Во имя земли

Теперь мы пили кофе втроем. «Человек — это животное», — продолжал пришедший, свирепо озираясь. Я сказал: «Волк другому человеку?» — «Скорее тигр. И как сеньоры хотят иметь общественное согласие, гармонию и прогресс без профессионального укротителя? Все право — насилие, мне непонятно, как этого не понимают сеньоры». Это было сказано, когда Жервазия снова появилась в дверях и доложила:

— Там за дверью сеньор, который говорит, что сукой была мать того сеньора, что пожаловал перед ним.

— Пусть войдет.

На вошедшем был пышный, длинный парик, лежавший на плечах крупными локонами. Он тут же восстал против первого субъекта, подняв вверх на воздетом пальце естественное право. Народный голос. О jus naturale.[20] Поскольку именно им он и занимался.

— Там за дверью сеньор говорит, что…

— Пусть войдет.

Время от времени появлялся очередной сеньор, и слышалось: «Пусть войдет». Кабинет был просторный, он заполнялся париками, камзолами, брыжами и демократическими одеждами. Прибывавшие рассаживались. Жервазия приносила кофе. Шел ужасающий спор, я же лишь улавливал отдельные разрозненные знания педагогической эрудиции. Одна мысль была очень затрепанной: кто-то из пришедших все время повторял, что человек — это всего лишь чучело, короткий поводок и кнут для общественного мира. Другой отвечал, что это глупость. Человек добр по своей природе, кто бы и что бы о нем ни говорил. Но что говорить? Есть универсальный разум, стоики и даже церковь…

— Там за дверью сеньор епископ Леонтополиса.

— Пусть войдет.

…и теоретики революции. Нет никакого разума, это все от лукавого, мания разума — какого разума? Вселенная не имеет разума, вселенная глупа. Однако существуют мораль и нравы, а государство все ставит на свои места. Нравы, какие нравы? Может, нравственно было бросать детей, рожденных с дефектами, с Тайгета[21] или нравственен брак cum manu, который длился бесконечно долго до sine manu. Я не знаю в курсе ли ты, дорогая, но если бы закон cum manu был всесилен до сих пор, я мог бы тебя убить, содрать с тебя шкуру, и, возможно, подвесить тебя на двери, разделанную на куски. Потом поднялся шум: почему мораль? Существует право и мораль. И сеньор епископ Леонтополиса с характерной для духовного лица улыбкой сказал, что есть различие между дьяволом и еретиками, а мораль, церковь и право были вроде бы Святой Троицей и всеединым Богом, что большим преступлением считалось убить живое существо, чтобы вскрыть его, и голос народа и анархия, и голос анархии и гаррота[22] — атрибуты абсолютной власти. Но справедливы, как мы видим, и власть, и государство. Однако посмотрим, с каких это пор естественное право и мораль ходят рука об руку? Но сеньоры говорят, — кто же это из них сказал? — что естественное право и моральные устои существуют независимо от правосудия — вот это шутка для умственно отсталых! Теперь софисты. Мне запала фраза Фрасимаха: «Я утверждаю, что правосудие принадлежит только самым сильным». И в этот самый момент худой высокий субъект, который не носил, как Перейра Одноглазый, монокля, очень подтянутый и готовый к бою в умных спорах, сказал: «Существует одна-единственная проблема и одно-единственное решение, единственно ясный способ для понимания всей проблемы: государство, право, власть, администрация — как сеньоры могут различать их? Если кто-то садится верхом на коня, чтобы править государством, то власть и право с тем, кто на коне, — это же очевидно».

— За дверью сеньор с тяжелым мешком за плечами, он говорит, что это двенадцать скрижалей законов…

Вся власть и право идет еще со свода законов Хаммурапи,[23] так какого черта с разрешения сеньора епископа Леонтополиса эти сеньоры дискутируют о праве, когда оно у них в руках? Реальная власть есть факт, как камни и собаки. Может, сеньоры будут оспаривать реальность камней? Но тут начался такой шум, что я ничего не слышал, потому что децибелы были слишком высоки для моих ушей, мухи дохли или вылетали вон, собаки валились с ног. Ну и что дальше? — говорил подтянутый субъект. Новое право, которое вы получили, — это мораль, правосудие и администрация, необходимая, чтобы оно работало. Государство — это я, и это последнее слово; право, свод законов и еще полиция, право есть глупость и разум — все сразу, право — это тога, или камзол, или пиджак, это вьючное седло, признанное произведением искусства; право — это истина заблуждений, которые следуют друг за другом… и тут я замечаю, что кабинет пуст, в нем я и худющий Одноглазый Перейра…

— Ну, так принимаете мое предложение?

…и я сказал, что мы говорили о… любая вещь здесь… и Одноглазый улыбнулся, моя дорогая, улыбнулся скупой деланной улыбкой, представляешь? Улыбнулся и сказал:

— Еще кофе? Жервазия, еще кофе для сеньора доктора.