Во имя жизни (Из записок военного врача)

— Теперь послушайте меня. Сомневаюсь, чтобы вам кто-нибудь и когда-нибудь говорил то, что скажу я. Может быть, это пойдет вам на пользу. Вы считаете себя морально устойчивым, а завели гаремчик из трех сожительниц. Не спорьте, знаю, могу по фамилиям назвать. Одной из них вы ухитрились лично сделать аборт. Не отрицайте! Могу указать день, число и месяц! Пользуясь своим служебным положением, вы через приятелей — начальников санитарных поездов — отправили за три месяца пребывания на фронте пять весьма весомых продовольственных посылок. Никакой болезни сердца у вас не было и нет! Не лгите! Вы здоровый человек. Вспомните ваших трех сожительниц. В ночь на двадцать второе августа, когда санитары, надрываясь от работы, несли мимо вашего кабинета раненого, вы, разъяренный, что они осмелились потревожить ваш покой, выскочили в коридор в нижнем белье и набросились на них бранью. Тоже не было? Ах, было! Вы дошли до такой наглости, что умудрились вызывать к себе секретаря партийного бюро для уплаты взноса!

Он сидел, не шелохнувшись.

Были и другие: самодуры и самоуверенные невежды, претендовавшие на руководящее положение. Один из таких горе-руководителей вспоминается мне до сих пор.

— Зажирели!.. Разжалую!.. На фронт отправлю… в окопы!.. — то и дело стращал новый начальник управления госпиталями своих подчиненных.

Он весь был пропитан той военной кастовостью, которая отличала людей, попавших со школьной скамьи на военную службу в старой русской армии. Мысль его не шла дальше готовых формул. Служил он до войны в небольшом госпитале Смоленского гарнизона. По утрам не спеша занимался физической зарядкой, завтракал и отправлялся на службу. Принимал рапорт дежурного, подписывал немудрящие бумажки, заходил в отделения; так проходил день, второй, неделя, месяц. Так шли годы…

Годы приносили сперва «шпалы» на петлицах, потом появился «ромб», в перспективе был второй. Война принесла новые заботы. На его плечи взвалили тяжелый груз управления госпиталями фронта. Нужно было принимать смелые, твердые решения продиктованные быстро меняющейся боевой обстановкой. А он совершенно не был на это способен.

Он держался правила, что первая правительственная награда должна быть ему а потом уже его подчиненным. В феврале 1942 года принес я на утверждение наградные листы на своих врачей, сестер, санитарок: Минина, Письменного, Кукушкину, тетю Машу, Клаву Голикову и других. Люди были достойные, не раз выполняли свой долг под огнем противника, с первого дня войны работали, не щадя своих сил и жизни, — словом, лучшие из лучших…

— Надо работать, — воскликнул он резко, возвращая мне листы, — а не о наградах думать! Я ведь не меньше ваших людей работаю, однако меня еще никто не наградил орденом. Ступайте! Когда нужно будет награждать, я вам напишу.

— Недобрый и несправедливый он человек! — жаловался я Савинову. — Злобный и завистливый!

— Почему вы задерживаете продвижение в званиях того или иного командира? — спрашивал я его.

— Я служу в армии двадцать семь лет, дослужился до звания военврача первого ранга. Пусть и он послужит. Куда ему торопиться? Потерпит!

— Позвольте! Но есть приказ о порядке и сроках присвоения воинского звания.

— Молоды вы еще меня учить. Я сам знаю, что делать. Запомните: яйца курицу не учат.

— Вы отменяете приказ?

— Не отменяю! — вскипел он. — А разъясняю.

— Что ты от него хочешь? — отвечал мне Шур.- Переделать его? Невозможно. От практической медицины оторвался четверть века тому назад. Лечебного дела чурается, как черт ладана. Людей оценивает лишь по ошибкам.

Я старательно уклонялся от лишних встреч с ним, ограничиваясь бумажными ответами на запросы, звонками по телефону, а в тех случаях, когда встреча с ним была неизбежна, посылал вместо себя нашего искусного дипломата Шура. Боялся: еще одно-два столкновения приведут к крупнейшему скандалу. У него была власть. В армии я привык подчиняться, не обсуждая полученное приказание.

«Долго ли тебя еще земля будет носить?» — думал я про себя, уходя от него. Однажды мне довелось с ним схватиться.

Раненые лежат по два человека на одной кровати… поезда номер 1056 и номер 1061 прибыли без печей… — докладывал я ему.

Расстреляю за эта безобразия! Почему мне не представил об этом акты до сих пор? — Я заставлю вас работать как следует! — закричал он. — Шпалы понацепили… В генералы захотелось!.. Молокососы!.. Разжалую!.. От крика и ругательств у меня начала кружиться голова. И я не выдержал:

Отправляйте куда хотите, хоть к черту на кулички. Фронт не наказание! Я не позволю себя оскорблять! Я такой же, как и вы, командир Красной Армии!

— А… что… ты сказал… повтори!.. Ты что, обиделся?.. Продолжай доклад, — комкая в руках папиросу, проговорил он, осекшись. — Садись, чего стоишь!